Дохаку жил в Куроцутибару. Его сына звали Горобэй. Однажды, когда Горобэй нес мешок с рисом, он увидел, что навстречу ему идет ронин господина Кумасиро Сакё по имени Ивамура Кюнай. Раньше из-за какого-то случая между ними возникла ссора, и теперь Горобэй ударил Кюная мешком с рисом, начал с ним драться, побил и столкнул в канаву, после чего вернулся домой. Кюнай бросил ему вдогонку какую-то угрозу и вернулся домой, где рассказал о случившемся своему старшему брату Гэнэмону. Затем они вдвоем отправились к Горобэю, намереваясь ему отомстить.
Когда они пришли туда, дверь была слегка приоткрыта, а за ней притаился Горобэй с обнаженным мечом. Не подозревая об этом, Гэнэмон вошел, и Горобэй ударил его, нанося удар сбоку. Получив глубокую рану, Гэнэмон использовал свой меч в качестве посоха и, хромая, выскочил на улицу. Затем Кюнай бросился в дом и ударил зятя Дохаку, Кацуэмона, который сидел возле жаровни. Его меч скользнул по крючку, на котором подвешивают чайник, и он отсек Кацуэмону половину лица. Дохаку вместе с женой удалось вырвать меч из рук Кюная.
Кюнай принес извинения и сказал: «Я уже добился того, чего хотел. Пожалуйста, отдайте мне мой меч, и я сопровожу своего брата домой». Но когда Дохаку вернул ему меч, Кюнай ударил его в спину и наполовину разрубил ему шею. Затем он снова скрестил мечи с Горобэем; они оба выбежали на улицу и дрались на равных, пока Кюнай не отсек Горобэю руку.
Тогда Кюнай, который также получил много ран, взвалил на плечи своего старшего брата Гэнэмона и вернулся домой. Однако Гэнэмон по дороге умер.
Горобэй получил многочисленные ранения. Хотя ему удалось остановить кровотечение, он умер из-за того, что выпил воды.
У жены Дохаку было отсечено несколько пальцев. У Дохаку оказалась разрублена шейная кость, и, поскольку незадетым было лишь горло, его голова свисала на грудь. Придерживая голову руками в вертикальном положении, Дохаку отправился к лекарю.
Лекарь проводил лечение следующим образом. Во-первых, он натер челюсть Дохаку смесью сосновой смолы и масла и обвязал ее волокном из рами. Затем он закрепил на его макушке веревку и привязал ее к балке, зашил открытую рану и закопал его тело в рис, чтобы тот не мог двигаться.
Дохаку ни разу не потерял сознание, не менял позу и даже не пил женьшень. Говорят, что лишь на третий день, когда открылось кровотечение, он выпил немного возбуждающего лекарства. В конце концов кости срослись, и он благополучно выздоровел.
— Кодекс Бусидо, 188 цитат
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
Потому что любить кого-то – это значит помогать ему, когда он попал в беду, заботиться о нем и говорить ему правду.
Бумеранг всегда возвращается в тот момент, когда его совсем не ждешь. Причем удар он наносит с любой стороны и очень болезненно, что не произвольно вырывается: "Блин! Лучше бы я стал на грабли".
Когда мы сильно привязывемся к вещам и к людям, то разве не уходит вместе с ними какая-то частица нас, когда уходят они?
Начиная с определенного момента жизни каждый в ответе за то, что он делает. И за то, чего он не делает.
Когда я дерусь с кем-то, я хочу взять его волю. Я хочу взять его отвагу. Я хочу вырвать его сердце и показать ему, как оно выглядит.
Когда разочаровываешься в человеке, становится все равно, где он, с кем он и что он о тебе думает или не думает.
Когда я сказала ему, что не хочу его видеть, он взял и выключил свет. А ты бы просто обиделся и ушел, вот поэтому я с ним.
Любить этот мир, любить его свет.
За то, что в нем есть, за то — чего нет.
Любить просто так, за то, что живешь,
За то, что берешь, и, что отдаешь.
Любить за свободу и за красоту,
Его совершенство, его простоту.
Любить в ожидании нового дня,
Который в ответ тоже любит тебя!
Дайте человеку необходимое и он захочет удобств.
Обеспечьте его удобствами — он будет стремиться к роскоши.
Осыпьте его роскошью — он начнет вздыхать по изысканному.
Позвольте ему получать изысканное и он возжаждет безумств.
Одарите его всем, что он пожелает — он будет жаловаться, что его обманули и что он получил совсем не то, что хотел.
Постоянная, явная, противная очевидности лесть окружающих его людей довела его до того, что он не видел уже своих противоречий, не сообразовал уже свои поступки и слова с действительностью, с логикой или даже с простым здравым смыслом, а вполне был уверен, что все его распоряжения, как бы они ни были бессмысленны, несправедливы и несогласны между собою, становились и осмысленны, и справедливы, и согласны между собой только потому, что он их делал.