Цитаты в теме «арест» ▷ Socratify.Net

— Мистер Касл, для популярного автора у вас не лучший послужной список: беспорядки, сопротивление при аресте
— Мальчишки, что ж вы хотите?
— Тут написано, что вы украли полицейскую лошадь
— одолжил
— и были при этом голым
— ну, так весна, тепло
— И каждый раз обвинения снимали.
— Ну, что я могу сказать? Мэр любит мои книги Но можете меня отшлёпать, я буду счастлив.

Я знаю, что ты там. Я знаю, что мы здесь. Я кондор — хранитель душ. Я пожираю смерть на завтрак. Я живу в доме, залитом кровью, и я смиряюсь с этим. Это все, что может сделать человеком. В ту ночь я был готов к аресту, но не был готов к тому, что произойдет вместо него.

Будет продолжать дневник или не будет – разницы никакой. Полиция мыслей и так и так до него доберется. Он совершил – и если бы не коснулся бумаги пером, все равно совершил бы – абсолютное преступление, содержащее в себе все остальные. Мыслепреступление – вот как оно называлось. Мыслепреступление нельзя скрывать вечно. Изворачиваться какое то время ты можешь, и даже не один год, но рано или поздно до тебя доберутся.
Бывало это всегда по ночам – арестовывали по ночам. Внезапно будят, грубая рука трясет тебя за плечи, светят в глаза, кровать окружили суровые лица. Как правило, суда не бывало, об аресте нигде не сообщалось. Люди просто исчезали, и всегда – ночью. Твое имя вынуто из списков, все упоминания о том, что ты делал, стерты, факт твоего существования отрицается и будет забыт. Ты отменен, уничтожен: как принято говорить, распылен.

— Значит, вы просто кузнечик, умеющий печатать, — проговорил Крамли и подождал, пока я проглочу обиду. — А вот если бы вы поболтались с мое по Венеции, посидели бы в моей конторе и побегали в морг, вы бы знали, что у любого проходящего мимо бродяги, у любого еле стоящего на ногах пьяницы столько теорий, доказательств, откровений, что их хватило бы на целую Библию, под их тяжестью потонула бы лодка на баптистском воскресном пикнике. Если бы мы слушали каждого болтуна проповедника, прошедшего через тюремные двери, так полмира оказалось бы под подозрением, треть — под арестом, а остальных пришлось бы сжечь или повесить. А раз так, чего ради мне слушать какого-то юного писаку, который даже еще не зарекомендовал себя в литературе?

— В Сент-Луисе вывесили ордер на твой арест. Теперь ты есть в базе данных ФБР.
— Теперь я популярен как Дилинджер!

— Видеть невесту до свадьбы — это хуже разбитого зеркала и чёрных котов!
— Джимми, наша любовь пережила федеральный арест, вызывающий сердечный приступ, поцелуи и тотальную фриказоидную амнезию! Так что, думаю, это мы тоже переживём.

Детективные сериалы заканчиваются в самый подходящий момент — после ареста преступника и до вынесения судебного приговора.

— Я уже месяц под домашним арестом.
— Не месяц, а три дня.
— Тогда почему я нацарапал тридцать чёрточек на перилах?
— Потому что ты вандал.

— Перед тем, как я что-то сделаю, мне нужно, чтобы с меня сняли домашний арест, что значит: убедить своего отца, что я надежна, заслуживаю доверия и вряд ли буду заниматься сексом Это намного труднее, чем останавливать террористов.

— В чем вы его обвините, сержант? — подал голос Сэм.
— В попытке нападения на полицейского. Ты же сам видел ножи.
— Но вы его тоже ударили.
— Точно, а я и забыл. Значит, прибавим сопротивление при аресте.

Кроют золотом купола,
Снова в блеске иконостас —
Чтоб душа в небеса взошла,
Чтоб она расцвела у нас.

Но бывает, что пестрота
И сусальный золота блеск
Затмевают для нас Христа,
Душу гонят, как волка в лес

Я зашёл как-то в нищий храм —
Кирпича торчало ребро —
А — любовь ощущалась там
И дышало, как печь, добро

Мне по сердцу та простота,
Где, не взятая под арест,
Есть живая Любовь Христа
И Его спасающий Крест.

Вот уже 500 дней я нахожусь под арестом, и все эти дни огромное количество народа решает мою судьбу – менты, следаки, судьи, прокуроры, присяжные, эксперты Сотни людей решают судьбу одного человека, тогда как я один решил судьбы 63-х человек! Нет, пожалуй, шестидесяти, троих можно не считать Я один был для них прокурором, присяжным, судьей и палачом. Выполнил все ваши функции. Я был почти что Бог! Почувствуйте разницу.

Когда в первый раз разжимают пальцы, зажмуриваясь, от боли готовятся задохнуться, перебирают внутри все эти «я не могу без тебя», «ты забрал половину сердца», не спеши говорить им, позволь им полностью окунуться в эту силлабо-тонику, в это скерцо. Позволь им рваться за собственным пульсом, метаться да изводиться, позволь им каждому миллиметру сопротивляться, чтобы после того, как ладонь опустеет, освободится, вдоволь по удивляться. Вот нет больше их, сплетенных, связанных воедино, нет больше всех этих «я-тебя-чувствую-через-кожу». Как будто ничего не происходило, остыло и не тревожит. Есть какая-то грань, за которой все это кажется неуместным: «будьте любезны, сделайте одолжение». А потом кто-то первым выходит из-под ареста, досрочно освобожденный от продолжения.

"Тот самый, Мюнхгаузен"-Мы были искренни в своих заблуждениях!
-Ну не меняться же мне из-за каждого идиота!
-Я не боялся казаться смешным. Это не каждый может себе позволить.
-Неужели обязательно нужно убить человека, чтобы понять, что он живой?
— Это не мои приключения, это не моя жизнь! Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована!
-Сначала намечались торжества, потом аресты; потом решили совместить.
— Всё шутите?
— Давно бросил. Врачи запрещают.
— С каких это пор вы стали ходить по врачам?
— Сразу после смерти
— Говорят ведь юмор — он полезный, шутка, мол, жизнь продлевает.
— Не всем. Тем, кто смеется, — продлевает. Тому, кто острит, — укорачивает. Вот так вот.

Бесспорно, женщина и, к счастью, не богиня,
Ребёнок, ждущий в жизни чудеса.
В изгибах губ — соблазн любви и иней.
На веках — ночь. На локонах — роса.

Её глаза сравнимы только с бездной,
Где льются притчи, и витают сны.
Пытаться им не верить — бесполезно.
И, слава Богу, что они — одни

Такие Кисть в безудержном порыве
Стремится вновь, хоть бегло, воссоздать
Улыбку, взгляд И нет Её красивей
Впрочем, рассудок требует признать:

В Ней скрыта страсть, граничащая с криком.
В Ней — лабиринт желаний и надежд.
И я боюсь блаженствовать под игом
Её ресниц и безупречных вежд.

Я опасаюсь блеска перламутра,
Меня волнует каждый новый жест
Любая встреча с Нею — это утро,
Моих иллюзий сумрачный арест.

Коль суждены мне бегства и погони
По прихоти небесного судьи,
То пусть он даст упасть в Её ладони,
Сорвавшись в пропасть с млечного пути.

Он говорит, что читателям не нужна история про очаровательного и талантливого ребенка, который снимался на телевидении, сделал на этом большие деньги, а потом жил долго и счастливо, и до сих пор живет долго и счастливо.
Людям не нужен счастливый конец.
Людям хочется читать про Расти Хаммера, мальчика из «Освободи место для папы», который потом застрелился. Или про Трента Льюмена, симпатичного малыша из «Нянюшки и профессора», который повесился на заборе у детской площадки. Про маленькую Анису Джонс, которая играла Баффи в «Делах семейных» – помните, она все время ходила в обнимку с куклой по имени миссис Бисли, – а потом проглотила убойную дозу барбитуратов. Пожалуй, самую крупную дозу за всю историю округа Лос-Анджелес.
Вот чего хочется людям. Того же, ради чего мы смотрим автогонки: а вдруг кто-нибудь разобьется. Не зря же немцы говорят: «Die reinste Freude ist die Schadenfreude». «Самая чистая радость – злорадство». И действительно: мы всегда радуемся, если с теми, кому мы завидуем, случается что-то плохое. Это самая чистая радость – и самая искренняя. Радость при виде дорогущего лимузина, повернувшего не в ту сторону на улице с односторонним движением.
Или когда Джея Смита, «Маленького шалопая» по прозвищу Мизинчик, находят мертвого, с множеством ножевых ран, в пустыне под Лас-Вегасом.
Или когда Дана Плато, девочка из «Других ласк», попадает под арест, снимается голой для «Плейбоя» и умирает, наевшись снотворного.
Люди стоят в очередях в супермаркетах, собирают купоны на скидки, стареют. И чтобы они покупали газету, нужно печатать правильные материалы.
Большинству этих людей хочется прочитать о том, как Лени 0'Грэди, симпатичную дочку из «Восьми достаточно», нашли мертвой в каком-то трейлере, с желудком, буквально набитом прозаком и викодином. Нет трагедии, нет срыва, говорит мой редактор, нет и истории.
Счастливый Кенни Уилкокс с морщинками от смеха продаваться не будет.
Редактор мне говорит:
– Дай мне Уилкокса с детской порнографией в компьютере. Дай мне сколько-то трупов, закопанных у него под крыльцом. Вот тогда это будет история.
Редактор говорит:
– А еще лучше, дай мне все вышесказанное, и пусть он сам будет мертвым.