Цитаты

Цитаты в теме «признак», стр. 10

Предположим, сознание желает на себе ощутить, что такое материя. Для этого ему нужно войти в материальный мир, но сначала оно преобразуется в материальное сознание. Став материальным, оно может почувствовать, что такое материя. По теории Дарвина, материя тоже не сразу становится одушевлённой. Она проходит стадии эволюции. Сначала появляются признаки жизни, затем сознание, ум, а потом идея души. Субъективная эволюция проходит те же стадии, что и материальная, но в противоположном направлении. В процессе эволюции сознания сначала идет Сверхсубъект, затем индивидуальная душа – субъект, а из сознания индивидуальных живых существ рождается материя. Но для того чтобы сознание ощутило материю, оно должно пройти через стадию замутненного сознания и это нечто подобное уму.
Покойный Накано Кадзума говорил, что первоначальная цель чайной церемонии — это очищение пяти чувств. Для глаз предназначались висящий свиток и икэбана. Для носа — курительные палочки. Для ушей — звук кипящей волы. Для рта — вкус чая. А для ладоней и ступней — правильность формы. Когда таким образом очищаются
пять чувств, очищается и разум. Чайная церемония очистит разум, когда он застоялся. Я ни разу не отступил от соблюдения чайной церемонии, и дело тут не в том, что соблюдение ее — признак изысканности вкусов. Еще следует добавить, что чайные приборы должны соответствовать общественному положению человека.
В строках: «Под глубоким снегом в последней деревне / В прошлую ночь зацвели многочисленные ветки сливы» избыточное сочетание «многочисленные ветки» было изменено на «одинокая ветка». Говорят, что в образе «одинокая ветка» содержится подлинное спокойствие.
Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины.
Наша задача – отделить атму, душу, или дух, от всего остального. Для этого нужно разложить материальное творение на составляющие, одной из которых является ум. Природа ума – принимать и отвергать. «Я хочу это, я не хочу то». Что такое ум? Это некое внутреннее начало, которое заставляет меня испытывать приязнь и неприязнь ко внешнему миру. Так устроен ум. По этим признакам можно отделить его от остальных элементов внутри своего «я». Понять, что такое ум, можно только на собственном опыте. Для этого достаточно заглянуть внутрь себя. Там же, внутри себя, можно обнаружить более тонкое начало – разум, способность рассуждать, логически мыслить. Если задаться целью, можно почувствовать это на собственном опыте. Эти начала – ум и рассудок – не надо искать во внешнем мире. Они внутри тебя. Их можно почти потрогать. Итак, сначала мы проходим ум, затем рассудок. Но всё это свойства чего-то более тонкого, того, что мы называем душой или сознанием. Этим путём следуют йоги. Они отделяют один от другого компоненты своего «я» и анализируют их. Чтобы увидеть воочию ум и рассудок, достаточно заглянуть внутрь себя.
— Да как он хоть выглядит, этот Муравей – разбойник?
Ой ли-Лукой ли принял церемонную позу и начал:
— Народное воображение рисует его могучим и громадным – о трёхстах двенадцати головах и восьми шеях, с тремя когтистыми лапами, покрытыми чешуёй речных рыб. Его грудь спрятана под панцирем пятисот восьмидесяти семи черепах, левое брюхо обтянуто кожей бронтозавтра, а правое
— Довольно-довольно, – остановил лавину ужасов Петропавел. – С народным воображением всё понятно. А на самом-то деле он какой?
— Да ты что, муравьев никогда не видел? – удивился Ой ли-Лукой ли и, как показалось Петропавлу, поскучнел. – Ну, чёрненький, должно быть, невзрачный такой, мелкий Букашка, одним словом. Но суть не в том, каков он на самом деле, – суть в том, каким мы его себе представляем.
— Какой же смысл приписывать кому бы то ни было признаки, которыми он не обладает?
— Все-таки ты зануда. И ханжа. Можно подумать, сам ты никогда не приписывал никому признаков, которыми тот не обладает! В этом же вся прелесть – видеть нечто не таким, каково оно на самом деле!
Когда Ямамото Китидзаэмону было пять лет, его отец Дзинэмон приказал ему зарубить собаку, а в возрасте пятнадцати лет его заставили казнить преступника. Раньше всем молодым людям, по достижении четырнадцати или пятнадцати лет, обязательно приказывали участвовать в казни. Когда господин Кацусигэ был молод, господин Наосигэ приказал ему практиковаться в умерщвлении с помощью меча. Говорят, что тогда ему пришлось отсечь головы более чем десяти преступникам подряд.
Долгое время такая практика была очень распространена, особенно среди высших сословий, но сегодня в казнях не участвуют даже дети людей из низших сословий, и это исключительный недосмотр. Сказать, что человек может обойтись и без этого, или что нет никакой заслуги в том, чтобы убить приговоренного к смерти, — значит искать
оправданий. Получается, что если у человека слабый воинский дух, то ему не остается ничего иного, как следить за красотой ногтей и ухаживать за собственной внешностью?
Если заглянуть в душу человеку, которому неприятны подобные вещи, то можно увидеть, что он использует весь свой изворотливый ум, пытаясь найти оправдание своему нежеланию убивать, в основе которого лежит обычное малодушие. Но Наосигэ приказывал своему сыну рубить головы, потому что так нужно.
В прошлом году я ездил на место казни в Касэ, для того чтобы испытать себя в обезглавливании, и испытал исключительно хорошие ощущения. Думать, что это может повредить твоему душевному равновесию, — признак малодушия.