Цитаты

Цитаты в теме «горло», стр. 8

Одиночество и боль в глазах,
И холодный пол, в пустом подъезде!
В лапах дрожь, наверно это страх,
А вчера, с тобой гуляли вместе

Может, был я в чём-то виноват?
Может, я чего-то и не понял?
Только помню, отчуждённый взгляд,
И ошейник, сорванный тобою!

Может, ты вернёшься, и поймёшь,
Я тебя любил, и очень верил!
Ты себе другого, не найдёшь,
Чтобы так же ждал тебя, у двери!

Кто-то мне принёс вчерашний суп,
Положил костей, и пирожок
Я, не знаю, может быть, я глуп,
Но не лезет в горло и кусок!

Солнце село, ночь беду пророчит,
От тоски внутри, какой то ком!
Где-то громко музыка грохочет.
Мне, напоминая о былом!

Запах твой, мне не даёт покоя.
Голос твой мерещится в ночи,
Я хочу домой! Да что ж такое!
Хоть скули, хоть вой, а хоть кричи!

Слёзы покатились, как горошины,
Из души собачьей на порог
Понял пёс, что значит слово «Брошенный»
Только, вот за что! Понять не смог!
Если не верить, то, может, не сбудутся,
Чьи-то чужие мечты хороня,
Мёртвая осень, кривая распутица,
Манная каша продлённого дня —

Мимо прошаркают улицей замшевой,
В дом не зайдут: не почуют вины.
Только начнут у прохожих выспрашивать.
Только прохожим они не видны.

Жёсткому венику ссорой насорено,
Жёлтыми листьями устлана даль.
Снись понапрасну ненастными зорями,
Первым теплом из груди пропадай —

Вряд ли неверие это замолится
Болью ненужной, увядшей травой.
Только на сердце — калёным — глаголица.
Только из горла — простуженный вой.

Если не верить, то можно не чувствовать —
Просто зашторить сухие глаза.
(Эта ли доля желалась без устали?
Эту ли сказку забыли сказать?)

И равнодушно — пустую безделицу —
Выронить душу в негаданный снег.
Только зачем-то по-прежнему верится.
Только не в лучшее. И не для всех.
На площади стреляют поэтов. На главной площади нервные люди с больными глазами находят своё бессмертие. Но бессмертие пахнет могилой, это эхо молчания в затхлых залах вечной немоты, это плесень апатии, это мгновение, ставшее тягучей, душной, статичной вечностью. На площади люди слизывают с побледневших пересохших губ вкус жизни, запоминая его навсегда, влюбляясь в яростную боль, несущую в себе семена любви и экстатичной жажды вдохнуть в пробитые легкие хотя бы ещё один глоток солёного воздуха. На площади люди отчаянно смотрят в небо, судорожно понимая, что человеческая смертность — всего лишь залог остроты чувств, горячности идей, вечного стремления успеть, не жалея себя: жить, любить, дышать, смеяться, кричать в распахнутые окна, подставлять неумолимо стареющее лицо дождям, ветрам, снегопадам, солнцу Потому что в конце этого предложения будет точка, восклицательный знак, а не шлейф уходящего в никуда многоточия. На площади стреляют поэтов. И поджарые животы в предчувствии пули прячут в чреве своём несказанные слова, тяжёлым комом поднимающиеся к сжимающемуся горлу, вырывающиеся в холодный воздух хрипом последних итогов. На площади, где стреляют поэтов, стоит мальчик. И небо давит на него, и снег кажется каменным, и тишина пугает И он пишет на изнанке собственной души детскую мораль взрослой сказки: Бог создал нас разными. Смерть — сделала равными.
ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ
(На вечере поэтов, погибших на войне)

Сегодня на трибуне мы — поэты,
Которые убиты на войне,
Обнявшие со стоном землю где-то
В свей ли, в зарубежной стороне.

Читают нас друзья-однополчане,
Сединами они убелены.
Но перед залом, замершим в молчанье,
Мы — парни, не пришедшие с войны.

Слепят «юпитеры», а нам неловко —
Мы в мокрой глине с головы до ног.
В окопной глине каска и винтовка,
В проклятой глине тощий вещмешок.

Простите, что ворвалось с нами пламя,
Что еле-еле видно нас в дыму,
И не считайте, будто перед нами
Вы вроде виноваты, — ни к чему.

Ах, ратный труд — опасная работа,
Не всех ведет счастливая звезда.
Всегда с войны домой приходит кто-то,
А кто-то не приходит никогда.

Вас только краем опалило пламя,
То пламя, что не пощадило нас.
Но если б поменялись мы местами,
То в этот вечер, в этот самый час,

Бледнея, с горлом, судорогой сжатым,
Губами, что вдруг сделались сухи,
Мы, чудом уцелевшие солдаты,
Читали б ваши юные стихи.
Знамо дело: «не так» всегда и выходит, если ждёшь чего-то, ждёшь и ждёшь, и ждёшь. Сперва нетерпеливо, стуча копытом, раздувая ноздри, но потом привыкаешь ждать, входишь во вкус даже, осознаешь вдруг, что ожидание – не приятней, конечно, нет, но, безусловно, безопасней, чем вынос парадного блюдечка с траурной голубой каймой: получите, распишитесь! И вот, когда в организме уже накопилась критическая масса смирения и стоицизма, когда ждать бы еще и ждать, тянуть бы всласть резиновую эту лямку, вдруг – хлоп! – дождалась. Здрасьте пожалуйста.
В таких случаях всё и получается не так. Потому что, по хорошему, желания наши должны бы сбываться сразу же, незамедлительно, или вовсе никогда. Жестоко вышло бы, но честно, а не вот эта пресная экзистенциальная размазня, когда между первым импульсом, дикарским, младенческим воплем сознания: «Хочу, моё!» – и великодушным жестом небес: «Ладно, получай», – пропасть – не пропасть, но уж точно вязкое, тоскливое болото. Погибнуть не погибнешь, а вот изгваздаешься наверняка, и на смену давешнему страстному желанию придет смертельная усталость, и, того гляди, робкое признание сорвётся с губ: «Мне бы сейчас помыться, обогреться, полежать тихонько в углу, в покое, отдохнуть, а больше и не надо ничего».
Небесная канцелярия от таких выкрутасов обычно ярится, и ребят, в общем, можно понять. Но и нас, счастливчиков, вымоливших, выклянчивших, высидевших по карцерам вожделенный дар судьбы, тоже понять можно. Потому что нельзя, нельзя вот так из живых людей жилы тянуть, пытать безвинно, заливая в горло расплавленное, свинцовое, тяжкое время ожидания.