Цитаты в теме «смирение», стр. 6
Я люблю свою собственную жену. Это моя эротическая тайна, которая для большинства людей совершенно непостижима. Этого никто не понимает, и менее всех моя жена. Она думает, что любовь выражается лишь в том, что для вас не существует других женщин. Это форменная чушь! Меня постоянно влечёт к той или иной чужой женщине, но стоит мне овладеть ею, какая-то мощная пружина отбрасывает меня от неё назад к Камиле. Иногда мне кажется, что я ищу других женщин только ради этой пружины, ради этого броска и восхитительного полёта (полного нежности, желания и смирения) к собственной жене, которую с каждой новой изменой люблю всё больше.
Через непонятное, загадочное для мира смирение, и только через него, христианин приближается к одному из двух самых главных открытий в жизни. Первое из этих открытий состоит в том, чтобы узнавать правду о самом себе, увидеть себя таким каков ты есть на самом деле. Познакомиться с самим собой. А это, поверьте, очень важное знакомство. Ведь огромное число людей так и проживает век, не узнав себя. Мы ведь имеем лишь те или иные представления и фантазии о самих себе — в зависимости от наших тщеславия, гордыни, обид, амбиций. А истина, сколь горьким нам это ни покажется такова, что мы «несчастны, и жалки, и нищи, и слепы, и наги».
Этот мир, полный радости и света, жил по своим, совершенно особым законам. Здесь помощь Божия являлась именно тогда, когда это становилось действительно необходимым. Богатство было смешно, а смирение — прекрасно. Здесь великие праведники искренне признавали себя ниже и хуже всякого человека. Здесь самыми почитаемыми были те, кто убегал от человеческой славы. А самыми могущественными — кто от всего сердца осознал свое человеческое бессилие. Здесь сила таилась в немощных старцах, и иногда быть старым и больным было лучше, чем молодым и здоровым. Здесь юные без сожаления оставляли обычные для их сверстников удовольствия, чтобы только не покидать этот мир, без которого они уже не могли жить. Здесь смерть каждого становилась уроком для всех, а конец земной жизни — только началом.
Путник милый, ты далече,
Но с тобой я говорю.
В небесах зажглися свечи
Провожающих зарю.
Путник мой, скорей направо
Обрати свой светлый взор,
Там живет дракон лукавый,
Мой властитель с давних пор.
Вот в пещере у дракона
Нет пощады, нет закона.
И висит на стенке плеть,
Чтобы песен мне не петь.
И дракон крылатый мучит,
Он меня смирению учит.
Чтоб забыла детский смех,
Чтоб стала лучше всех.
Ты слишком уверен в своих руках,
Ты думаешь, хватит сил.
Нажатием ладони бросать меня в прах
Гостеприимных могил.
И ты уверен в своих правах
Увенчивать и свергать.
Ты хочешь быть богом хотя бы в словах,
Огнем заливая снега.
Но, знаешь, твоя рука не сильней
Той, что хранит меня.
И я, повинуясь одной лишь ей,
Стою, не боясь огня.
И я, лишь ей покоряясь одной,
Спокойно встречу твой взгляд.
Мне жизнь возвратят за той стеной,
Где вечно сияет сад.
Путник милый, в город дальний
Унеси мои слова,
Чтобы сделался печальней
Тот, кем я еще жива.
Всезнайства ослепляющие блики.
Безумен, кто идет по острию
И льстит себе, цитируя великих,
Их правду выдавая за свою.
Всезнайство говорит о мелководье,
О скудности несудоходных рек.
Слывущий мудрецом в простонародии,
Что знаешь ты, о гордый человек?
Бог судит не по знанию — по смирению.
Что наше знание? — тягостный обман
Господь взыскует нашего горения,
А не потуг холодного ума.
Не потому ль так тянется прохожий
На огонек, светящийся в ночи.
Огарок, но горящий, мне дороже
Большой не пламенеющий свечи
Мне нравится весна, но она чересчур юна. Мне нравится лето, но оно слишком надменно. Поэтому более всего я люблю осень, когда листья чуть желтеют, их оттенки ярче, цвета богаче, и всё обретает налёт печали и предчувствия смерти. Её золотое богатство говорит не о неопытности весны, не о власти лета, но о зрелости и благожелательной мудрости надвигающейся старости. Осень ведает о границах жизни и полна довольства. Из осознания этих границ, из богатства опыта возникает симфония цвета, его изобилие, где зелёный говорит о жизни и силе, оранжевый – о золотистом удовлетворении, а пурпурный – о смирении и смерти.
Ждать тебя...
Ждать тебя на мосту над бегущим временем,
Только вниз не смотреть — застегнуться волею,
В заблуждение небо введя смирением.
И понять, что разлука — лишь миг, не более.
Ждать тебя на границе у новой полночи,
Попытаться окликнуть вдруг севшим голосом,
Но с рассветом опять ощутить беспомощно,
Как по радугам снов побежали полосы.
Ждать тебя на перроне в ноябрьских сумерках,
Под рубашкою греть шерстяные варежки,
Как в том кадре, не меркнущем в мире суетном,
Беспокоясь опять — как меня узнаешь ты?
Но вот наступает в жизни каждого из нас такой момент (а правильнее сказать, такие моменты повторяются многократно или порой просто безостановочно сменяют друг друга), когда становится очевидно: как Господь восходил в Иерусалим, идя навстречу Своим страданиям, так и нам надо пойти за Ним и вместе с Ним пострадать, доказать свою верность Ему. Пострадать в борьбе со своими страстями, привязанностями, любовью к земному благополучию. Пострадать от восстающих на нас людей. Мы вдруг видим, что, хотя по младенчеству нашему Господь и покоит и утешает нас, путь к покою истинному лежит через многие скорби, величие Царства достигается через смирение и уничижение себя, слава — через то, чтобы считать себя последним. Видим: для того чтобы вкусить вечное блаженство, необходимо прежде испить горчайшую чашу бедствий земного жития.
Молитва не всегда пространный монолог,
Иль длинный перечень затейливых прошений.
Иль в храме губ беззвучное движенье,
Или умелое склоненье слова «Бог».
Она души безмолвная тоска
И к ближнему любовь без принуждения,
И жажда, хоть на миг, с Творцом соединения,
Протянутая ввысь просящая рука.
И просто зов во тьме потерянной души,
Без лишних слов, без мысли выражения,
Глубокое до слез благоговенье
В присутствии Творца в ночи, в тиши
И песни задушевный грустный звук,
Или из строф души стихотворение,
И сильное желанье заверение
Любви Отца принять из Божьих рук.
Желанье красоты и вечного добра
И видеть их во всем стремление и уменье,
Безропотное тихое смирение
С утра до вечера и с ночи до утра.
Часть естества, что в нас вдохнул Сам Бог,
Вся тянется к Нему и ищет с Ним общения,
И совершает дивные моления,
Каких придумать человек не мог.
Мир осенён из глубины небес
Смирением и светлою тоскою.
Струится благодать в поля и лес,
Над руслом, полным света и покоя.
Спаси меня земля! Я так устал,
Живя во зле. Я болен жаждой мщения,
А от тебя исходит доброта.
Прости меня и научи прощенью.
Учи виниться и прощать другим,
Идти с улыбкой к незнакомым людям.
И старые от пустятся грехи,
И, может, новых – никогда не будет.
Как подшутила надо мной судьба!
Ведь я из мутной лужи у колодца
Напился веры в то, что жизнь – борьба,
Но жить – куда труднее, чем бороться!
Борьба И местью подменили честь,
И умер дивный звук в кромешном гуле.
Мир жив не потому, что бури есть,
А потому, что утихают бури!
Идущим по слезам да по крови
Вовек не суждено дойти до счастья.
Не противостоянию, а согласию
Учи меня земля, учи любви.
Чтение помогает общаться? Очередная шутка толкователей! Мы молчим о том, что прочитали. Удовольствие от прочитанной книги мы чаще всего ревниво храним в тайне. То ли потому, что, на наш взгляд, это не предмет для обсуждения, то ли потому, что, прежде чем мы сможем сказать хоть слово о прочитанном, нам надо позволить времени проделать тонкую работу перегонки. Наше молчание — гарантия интимности. Книга прочитана, но мы всё ещё в ней. Одна лишь мимолетная мысль о ней открывает нам путь в убежище, куда можно скрыться. Она ограждает нас от Большого Мира. Она предоставляет нам наблюдательный пункт, расположенный очень высоко над пейзажем обстоятельств. Мы прочли её — и молчим. Молчим, потому что прочли. Хорошенькое было бы дело, если б на каждом повороте нашего чтения на нас выскакивали из засады с вопросами: «Ну как? Нравится? Ты все понял? Изволь отчитаться! »
Иногда молчание наше продиктовано смирением. Не горделивым смирением великих аналитиков, но глубоко личным, одиноким, почти мучительным сознанием, что вот это чтение, этот автор только что, как говорится, «изменили мою жизнь».
Мой внутренний мир — более надежное убежище. Назовите его как угодно — духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и стать миром. Но без «этого странного хоровода» вокруг меня я лишился бы разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира — и только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет вместе со мной. «И умирая, уничтожу мир», — сказал поэт. Мир перестанет существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других людей.
А ещё я знаю, что хотим мы оба, но ни шагу друг к другу. Любовь какая-то. И надо рассказать об этом кому угодно, только не тебе. Есть ещё: запретить себе думать над мотивами, призрачно надеяться, что ты умираешь, что любишь, что ждёшь меня где-нибудь, и готовиться ударить тебя ещё раз, если всё-таки встретимся в этом. Всю навевающую легкую безнадёжность музыку привязывать к тебе; а легкая — как раз из-за надежды. А безнадёжность — от глупых принципов — да от самой жизни такой, а мы живём своей каждый. Мы следуем. Оставляем неповторимое своё — следы, без «вдвоём», совсем несолёный ночной суп, если бы мы умели готовить. А потом это выльется в кто кого переживёт, да только не к победе стремимся, а то следы собственные, разлучные — исчезнут. Бессмысленными станут — обретут свою всамделишную сущность. Да глупо всё это. Нет, мы не найдём похожее дыхание в других, и не стоит пытаться даже, но здесь важен сам процесс не смирения, твёрдости, необходимой жестокости уметь ставить точки. Не думаю, что это то, чем мы должны жить с тобой, не думаю Смелость не в этом.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Смирение» — 122 шт.
