Цитаты в теме «уверенность», стр. 18 ▷ Socratify.Net

Земля уходит из под ног?
Так расправь крылья и лети.
Воспаленное сознание порождает кошмары?
Так грей озябшие руки на этом огне.

Смысл жизни исчерпал себя
И дорог больше нет?
Так ступай по бездорожью,
Где воздух так тонок.

И как бы трудно не было –
Смейся над этой жизнью,
Потому что жизнь – смешна.
Потому что невозможного – нет,

Потому что все пути открыты,
Потому что вода течет с небес,
А в чистых руках – власть творить чудеса.
Потому что когда в твоей улыбке

Появляется уверенность,
Ветра становятся покорны движению руки,
И горы отступают перед тобой.
Мы в силах все изменить

И все решить, вернуть навсегда потерянное
Или обрести что-то новое,
Найти счастье, или осознать мудрость,
Перекроить землю или объять небо.

Потому что все это – уже в тебе,
И нужно так мало, просто перешагнуть грань
Той уютной маленькой реальности,
К которой тебя приучили,

К которой ты привык,
В которой тебе так нравится жить,
Где есть боль и отчаянье,
Разлуки и смерть,

Придуманные тобой самим.
И сделав этот шаг –
Ты уже никогда
Не захочешь останавливаться.

Единственное, что они по себе оставили в нем – это страх перед женщинами. Он желал их, но боялся. Между страхом и желанием ему пришлось создать некий компромисс; он определял его словами «эротическая дружба». Он убеждал своих любовниц: лишь те отношения, при которых нет ни следа сентиментальности и ни один из партнеров не посягает на жизнь и свободу другого, могут принести обоим счастье. И желая заручиться уверенностью, что так называемая эротическая дружба никогда не перерастет в агрессивность любви, он встречался с каждой из своих постоянных любовниц лишь после весьма длительных перерывов. Он считал этот метод совершенным и пропагандировал его среди друзей. «Следует придерживаться правила тройного числа. Либо видеться с одной женщиной в течение короткого промежутка времени, но при этом не более трех раз. Либо встречаться с ней долгими годами, но при условии, что между свиданиями проходит по меньшей мере три недели». Эта система давала Томашу возможность не расходиться со своими постоянным любовницами и параллельно иметь множество непостоянных. Его не всегда понимали.

Были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою

Я в качестве мысленного эксперимента задавала себе старый как мир вопрос: «Есть ли в этой комнате призраки? » Я напомнила себе, что, будь я рационалисткой, я могла бы с полной уверенностью ответить «нет», если прежде уже успела определить с помощью логических и умозрительных заключений, что призраков не существует. Если ты рационалист, то можно вообще сидеть с закрытыми глазами. Я знаю, что призраков не существует, значит, в комнате нет никаких призраков. Если ты рационалист и твой мир построен на логике, которая утверждает, что вещи, которые умерли, мертвы, и точка, тогда, будь ты даже в комнате, полной орущих вурдалаков, ты все равно придешь к выводу, что никаких призраков тут нет. Будь я эмпириком, я бы стала искать доказательств в своих ощущениях. Увидев, что в комнате нет призраков, я бы заключила, что, раз я их не вижу и не слышу, значит, их нет. Все это я поняла. Но, по-моему, феноменологии неинтересно, существуют ли призраки. По-моему, она задает вопрос: «И кстати, что это вообще за хрень — призраки? » < > Ну, в общем, феноменология утверждает, что да, мол, ты существуешь, и мир существует, но вот отношения между тобой и миром — это уже сложнее. Как мы вообще даем чему-нибудь определение? Где заканчивается одно и начинается другое? Структурализм вроде как утверждал, что объекты — это всего лишь объекты и их можно называть как угодно. Но мне куда интереснее вопросы о том, что становится объектом. И как может объект иметь значение за пределами языка, с помощью которого мы дали ему определение.

Как странно: у этих слепцов, потерявших зрение на войне, движения другие, чем у слепорожденных, — стремительнее и в то же время осторожнее, эти люди еще не приобрели уверенности долгих темных лет. В них еще живет воспоминание о красках неба, земле и сумерках. Они держат себя еще как зрячие и, когда кто-нибудь обращается к ним, невольно поворачивают голову, словно хотят взглянуть на говорящего. У некоторых на глазах черные повязки, но большинство повязок не носит, словно без них глаза ближе к свету и краскам. За опущенными головами слепых горит бледный закат. В витринах магазинов вспыхивают первые огни. А эти люди едва ощущают у себя на лбу мягкий и нежный вечерний воздух. В тяжелых сапогах медленно бредут они сквозь вечную тьму, которая тучей обволокла их, и мысли их упорно и уныло вязнут в убогих цифрах, которые для них должны, но не могут, быть хлебом, кровом и жизнью. Медленно встают в потускневших клеточках мозга призраки голода и нужды. Беспомощные, полные глухого страха, чувствуют слепые их приближение, но не видят их и не могут сделать ничего другого,
как только, сплотившись, медленно шагать по улицам, поднимая из тьмы к
свету мертвенно-бледные лица, с немой мольбой устремленные к тем, кто еще
может видеть: когда же вы увидите?!

— Знаете, Уотсон, — сказал он, — беда такого мышления, как у меня, в том, что я воспринимаю окружающее очень субъективно. Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление.
— О Господи! — воскликнул я. — Кому бы в голову пришло связывать эти милые сердцу старые домики с преступлением?
— Они внушают мне страх. Я уверен, Уотсон, — и уверенность эта проистекает из опыта, — что в самых отвратительных трущобах Лондона не свершается столько страшных грехов, сколько в этой восхитительной и веселой сельской местности.
— Вас прямо страшно слушать.
— И причина этому совершенно очевидна. То, чего не в состоянии совершить закон, в городе делает общественное мнение. В самой жалкой трущобе крик ребенка, которого бьют, или драка, которую затеял пьяница, тотчас же вызовет участие или гнев соседей, и правосудие близко, так что единое слово жалобы приводит его механизм в движение. Значит, от преступления до скамьи подсудимых — всего один шаг. А теперь взгляните на эти уединенные дома — каждый из них отстоит от соседнего на добрую милю, они населены в большинстве своем невежественным бедняками, которые мало что смыслят в законодательстве. Представьте, какие дьявольски жестокие помыслы и безнравственность тайком процветают здесь из года в год.

— Доброе утро, Эми!
— С большой уверенностью могу сказать, что оно не доброе.
— А что так? Обезвоживание? Головная боль? Тошнота? Стыд?

— Оу, нервничаем, доктор Купер?
— Нет. То, что ты видишь — это человек, которого аж трясет от уверенности.

Нейтон, существует лишь одно слово которое может спасти нас от тягот и лишений этой жизни — это слово любовь и я верю в нее. Это не означает, что нам будет легко, это значит только с тобой с тобой я могу приобрести силу и уверенность, только ты делаешь меня такой. Я буду любить тебя до конца своих дней

— В каждом из нас сидит уверенность, что мы не заслуживаем того, чтобы нас любили. Мы влюбляемся в кого-то, кого не можем заполучить и кто никогда не полюбит нас. И мы мечтаем о том дне, когда он вдруг осознает и поймёт, что он теряет и все наши мечты сбудутся. Только этот день никогда не настанет. И прежде чем ты опомнишься, уже наступает твой сороковой день рождения, пятидесятый, а ты всё ещё один.

Уверенность всегда приходит перед потрясением.

Едва ступив на другой берег Серебряной, Фродо ощутил странную уверенность в том, что переправился не через реку, а через время и попал в один из уголков Старших Дней. Ему казалось, что он ступает по земле мира, которого больше нет.

Как только создастся система под названием «уверенность” — с этой секунды следующие поколения будут работать здесь, как это было во времена Саввы Морозова, Демидовых.

Всё каменей ступени,
Всё круче, круче всход.
Желанье достижений
Еще влечет вперед.

Но думы безнадежней
Под пылью долгих лет.
Уверенности прежней
В душе упорной — нет.

Помедлив на мгновенье,
Бросаю взгляд назад:
Как белой цепи звенья —
Ступеней острых ряд.

Ужель в былом ступала
На все нога моя?
Давно ушло начало,
В безбрежности края,

И лестница все круче
Не оступлюсь ли я,
Чтоб стать звездой падучей
На небе бытия?

Лучше маленькое сомнение, чем большая уверенность.

Пренебрежение — мать уверенности в себе.

— Я не смогу.
— Побольше уверенности, Оливер!
— Ммм хорошо, я уверен, что я не смогу!

Я лишилась всего, кроме уверенности в твоей доброте.

— Твоя уверенность — моя жизнь.
— А твоя жизнь — моя жизнь.

— Вам не спится, Ватсон?
— Я прекрасно спал. Но меня разбудило вот это
— Но вы говорили, что любите музыку.
— Музыку? Да. Но это я думал, с кем то плохо или кошка застряла в трубе.
— Наверное Вы правы. Но дело в том, что это одна из моих привычек — под эти звуки мне лучше думается. А сейчас как раз есть о чем подумать.
— Вы бы лучше подумали о том (высыпает порошок со снотворным в рот), что уже два часа ночи.
(Ватсон берет стакан с водой и видит на дне глаз)
— Что это?
— Глаз. Человеческий глаз.
— Стеклянный?
— Настоящий. Принято считать, что в зрачке убитого остается изображение убийцы в последний момент перед смертью. Я провел ряд опытов и могу с уверенностью сказать: абсолютная чепуха! Дорогой Ватсон, чтобы Вас утешить, я могу сыграть более привычное для Вашего слуха.