Цитаты в теме «камень», стр. 52
Молчание — такой особый дар.
Оно — затем, чтоб отвести удар.
Оно — затем, чтоб погасить пожар
И паузой предотвратить крушение,
Что за опасной следует игрой
И, чтоб навеки не покинуть строй,
Мне кажется, молчание — порой
Единственное верное решение.
В молчание не спрячешь пустоту:
Она всплывёт и будет на виду,
И глупость не уместится во рту,
И камни с губ покатятся в передник.
Ни трусость, ни предательство, ни ложь
В его тяжёлый плащ не завернёшь:
Когда святой молчит среди святош —
Оно — плохой посредник для последних.
И громче колокола во сто крат
Молчание умеет бить набат.
Молчание — мой маленький солдат,
Мой стойкий, оловянный, одноногий.
Молчание моё у сердца спрячь.
Ты мне поверь, оно хороший врач.
И опускает маленький трубач трубу.
И тишине внимают боги.
Смотри, говорю,роем ямку,
В неё - обёртку или фольгу,
Сверху перо, монету, мелкое что-то.
Или бусинку — все шкатулки ими забиты,
Или камушек подбери здесь, на берегу.
Накрываешь стеклом, присыпаешь его песком,
Чтобы выглядело, как будто его здесь нет.
Получился секрет, поняла?
Наш с тобой секрет. Помни, где он зарыт,
Но не делись ни с кем. Хмурится.
Водит пальцем по грязной коленке.
«Не понимаю, папа, зачем всё это?»
Вечно с ней вот так. И попробуй не дать ответа.
Вспоминаю что-то, говорю: Понимаешь, Ленка,
Фантики умирают, когда их снимают с конфет
Мы должны их похоронить.
Если сделать всё, как положено, то они
Превращаются в мотыльков и летят на свет.
Она кивает, идет собирать ракушки и камни.
Её устроил ответ.
Союз из Зависти и Злости
Возник, чтоб перемыть мне кости.
И надо ж было им объединиться!
Одна — со стажем старая блудница,
Другая — молода, но фору даст любому.
«Ржунимагу» раскладу я такому.
Что интересно — раньше не дружили
И стороной друг друга обходили.
«Любовь» ко мне их так соединила
Жаль, не в зачёт всё доброе, что было.
Несут меня по всей честной округе,
Ни дать, ни взять — они теперь подруги.
Сюжет для пересудов им убогий
Подкинул Дух заблудший, одноногий.
Уймитесь! Не смешите вы народ,
Камням не долететь в мой огород.
Ни зла, ни зависти по жизни не боюсь
Наперекор — сильнее становлюсь!
И не трогайте, не прикасайтесь.
Не дышите мне на лицо.
Вы смешны и наивны даже,
Если палец четвертый с кольцом.
Вы, конечно же, лучше прочих;
Остальные вам не чета.
Я вот нынче, надломленным слогом, отсекаюсь.
Меж нами черта.
Не ходите вдоль этих полос,
Не ищите рукой пробелы.
Отпускаю, как волосы, крылья,
Чтобы были прозрачно-белы;
Чтобы были длинны и седы,
Чтобы перья, как снег, укрыли.
Не ходите мне вслед, не нужно,
Дно бездушно. В довесок в иле, —
Он уляжется вам на плечи ровным слоем,
На сердце — камнем.
Так что бросьте меня,
Попытки зафиксировать солнце в ранах.
Мне уютно (о, верьте, верьте!)
В этом царстве морской воды,
И не важно, что всякий
Смотрит сквозь прицел
На мои черты; и не важно,
Что пули бьются очень хлестко — смягчает соль
Нет! Не трогайте, не прикасайтесь.
Я заразна на эту боль.
Приснилось, что угнали все счета,
И это стало преступлением века.
Всё дело в том, что я ничем не занята,
По мне давно грустит библиотека,
Кружок игры на духовой трубе.
Я заигралась на самой себе.
А с ней собой быть надо начеку, ей,
Этой мне, прописано лечение,
Ей ничего не стоит выдернуть чеку,
Не зная про её предназначение,
И дай ей волю и налей стакан –
Она наплачет комнатный фонтан.
Ей просто быть и камнем, и водой,
И пролететь под Триумфальной аркой,
И, дабы не закончилось бедой,
Я у нее сестрою-санитаркой, лужу, паяю,
Глажу по плечам, привязываю к койке по ночам.
Когда земля уходит из-под ног, не должная никак,
Ничем, ни скольким, и жизнь, усмешку пряча в уголок,
Идет, хрустя по собственным осколкам -
Успеть, хотя бы не имея прав,
Поймать её за порванный рукав.
Упала птица и разбилась,
Лишь потому, что не нашла гнезда
И вольной жизни покорилась
Вот в чем была её беда.
Упав на камни, задыхаясь,
Пыталась снова ввысь взлететь
И громким криком, словно каясь,
Просила Бога умереть.
А кровь бежала по земле и камням,
И ветер перья раздувал.
Казалось, вот конец её страданиям
В глазах реальный мир всё дальше исчезал.
Собрав все силы и желанье быть свободной,
Не знать пристанища и зов гнезда,
Забила крыльями о камни также больно,
Как мучила и плакала её душа.
В последний раз, расправив крылья,
Вдохнула грудью и открыв глаза,
Взметнулась в небо и там скрылась
И где-то рядом с Богом умерла.
Мораль:
Не главное на что упасть и обо что разбиться,
А главное попробовать взлететь.
Попробовать взлететь, как эта птица
И знать, что всё равно придется умереть.
На две речушки расколовшись,
Когда ударились о камень,
Мы не течем друг в друге больше
Земля разлуки — между нами.
Я не могу винить преграду,
Что наше благо расщепила.
Куда б ты не несла прохладу,
Тот край навек мне будет милым.
Что там за новыми холмами?
Какое кто заполнит русло?
Кто знает, может только в драме
Есть пробуждение к искусству?
Прости. Взываю о прощенье
К тебе, к себе, к кому-то свыше
Я чувствую твое течение,
Сердцебиение твое слышу.
Ведь где-то, где-то у истока,
У той скалы сомкнуты реки,
Там два магических потока
Едины в боге-человеке.
Родная, не вини тот камень,
Быть может даль сведет нас новью.
Всё, что не проклято словами,
К нам возвращается любовью.
Земля, говорит мистер Уиттиер, это просто большая машина. Огромный завод. Фабрика. Вот он – великий ответ. Самая главная правда.
Представьте себе полировочный барабан, который крутится без остановки, 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Внутри – вода, камни и гравий. И он это все перемалывает. Крутится, крутится. Полирует самые обыкновенные камни, превращая их в драгоценности. Вот что такое Земля. Почему она вертится. А мы – эти камни. И все, что с нами случается – все драматические события, боль и радость, война и болезни, победы и обиды, – это просто вода и песок, которые нас разрушают. Перемалывают, полируют. Превращают в сверкающие самоцветы.
Вот что скажет вам мистер Уиттиер.
Гладкий, как стекло – вот он, наш мистер Уиттиер. Отшлифованный болью. Отполированный и сияющий.
Поэтому мы и любим конфликты, говорит он. Ненависть – наша любовь. Чтобы остановить войну, мы объявляем войну ей самой. Искореняем бедность. Боремся с голодом. Открываем фронты, призываем к ответу, бросаем вызов, громим и уничтожаем.
Мы люди, и наша первая заповедь:
Нужно, чтобы что-то случилось.
Мистер Уиттиер даже не догадывался, насколько он прав.
— Выходит, в конечном итоге все сводится лишь к языку. Есть только слова, а за ними — больше ничего. Главная мысль — в этом?
— Ну, примерно. Хотя дело тут не только в словах. Возможно, «язык» — не то слово, которое требуется в этом контексте. Может, правильнее было бы говорить «информация». — Я вздохнула. — Все это так трудно выразить словами. Возможно, Бодрийяру это удается лучше, когда он говорит о копии без оригинала — симулякре. Типа, как у Платона — знаешь? Он ведь считал, что на земле все — копия (или тени) Идеи. Ну, а что, если мы создали такой мир, где даже тот уровень реальности, в котором за правду принимают тени, еще не последняя копия? Вдруг в нашем мире не осталось ничего из того, что раньше считалось реальным, а отсылающие к вещам копии — то есть язык и знаки — больше ни к чему не отсылают? Что, если все наши идиотские картинки и знаки больше не отображают никакой реальности? Что, если они вообще ничего не отображают и отсылают лишь внутрь себя самих или к другим знакам? Это гиперреальность. Если воспользоваться терминами Деррида, это мир, в котором реальность от нас постоянно скрыта. Причем скрыта с помощью языка. Он обещает нам стол, призраков или камень, но дать нам всего этого на самом деле не может.
— Есть люди, для которых время подобно воде; в зависимости от темперамента и личных обстоятельств они представляют его себе в виде бурного потока, все разрушающего на своём пути, или ласкового ручейка, стремительного и прохладного. Это они изобрели клепсидру — водяные часы, похожие на капельницу; в каком-то смысле каждый из них — камень, который точит вода; поэтому живут они долго, а стареют незаметно, но необратимо. Есть те, для кого время подобно земле, вернее, песку или пыли: оно кажется им одновременно текучим и неизменным. Им принадлежит честь изобретения песочных часов;на их совести тысячи поэтических опытов, авторы которых пытаются сравнить ход времени с неслышным уху шорохом песчаных дюн. Среди них много таких, кто выглядит старше своих лет, а в старости-моложе;часто они умирают с выражением неподдельного изумления на лице, поскольку им с детства казалось, будто в последний момент часы можно будет перевернуть . Есть и такие, для кого время-огонь, беспощадная стихия, которая сжигает все живое, чтобы прокормить себя. Никто из них не станет утруждать себя изобретением часов, зато именно среди них вербуются мистики, алхимики, чародеи и прочие охотники за бессмертием. Поскольку время для таких людей — убийца, чей танец завораживает, а прикосновение отрезвляет, продолжительность жизни каждого зависит от его персональной воинственности и сопротивляемости. И, наконец, для многих время сродни воздуху: абстрактная, невидимая стихия. Лишённые фантазии относятся к нему снисходительно;тем же, кто отягощён избытком воображения, время внушает ужас. Первые изобрели механические, а затем и электронные часы;им кажется, будто обладание часами, принцип работы которых столь же абстрактен, как сам ход времени, позволяет взять стихию в плен и распоряжаться ею по своему усмотрению. Вторые же с ужасом понимают, что прибор, измеряющий время, делает своего обладателя его рабом. Им же принадлежит утверждение, будто лишь тот, кому удается отождествить время с какой-то иной, незнакомой человеку, стихией, имеет шанс получить вольную
Осталось понять, к какой группе принадлежишь ты.
В школе Лос-Аламос, где потом сделали атомную бомбу и не могли дождаться, чтобы сбросить ее на Желтую Жемчужину, на бревнах и камнях сидят мальчишки, что-то едят. Поток на краю склона. Учителем был южанин, смахивающий на политика. У костра он рассказывал нам истории, извлеченные из расистского помойного ведра коварного Сакса Ромера*: на Востоке — зло, на Западе — добро.
Неожиданно рядом появляется барсук — не знаю, зачем он пришел — просто веселый, дружелюбный и неискушенный; так ацтеки приносили фрукты испанцам, а те отрубали ацтекам руки.
Тут наставник бежит за своей переметной сумой, вытаскивает кольт сорок пятого калибра, начинает палить в барсука и ни разу не может попасть в него с шести футов. Наконец он подносит пистолет на три дюйма к барсуку и стреляет.
Барсук катится по склону в воду. Я вижу его, раненого, его печальную сморщенную мордочку, какой катится по склону, истекая кровью, умирая.
— Когда видишь зверя, его надо убить, верно? Он ведь мог укусить какого-нибудь из мальчиков.
Барсук просто хотел поиграть, а его пристрелили из 45-го калибра. Соприкоснись с этим. Почувствуй себя рядом с этим. Ощути это. И спроси себя, чья жизнь дороже? Барсука или этого злобного белого мерзавца?
Когда-то здесь жили люди. Они плакали и смеялись, любили и ненавидели, лелеяли мечты и вынашивали планы. У них было много чувств, сжигающих их души. Теперь их нет. Они ушли и унесли с собой свои чувства, и ничто не напомнит случайному прохожему ни о них самих, ни, тем более, о бушевавших в них страстях. Но осталась деревня. Дома, где мохнатые существа, скрываясь по тёмным углам, ждут своих хозяев. Поля, где до сих пор в порубежной полосе стоят термы, сохранившие запах приносимых в дар Чуру вин. Вот эта сотворенная руками копань, которую населяют уже новые, неведомые ушедшим людям жильцы. И существование всего этого гораздо таинственнее, прекрасней и долговечнее, чем все чувства человеческой души. С годами это очарование затмит всё остальное, и случайно наткнувшийся на древнее поселение человек благоговейно вытащит из-под земли глиняный светец или закопченные камни теплины. Глядя на них, наш далекий потомок увидит и печище, и лес, и даже людей, некогда живших здесь. И тогда в его сердце войдет настоящая любовь. Не та, что греет только двоих, а та, что согревает и сохраняет всё, даже богов.
Лучшее фэнтези написано на языке мечты. Оно такое же живое, как мечта, реальнее, чем сама реальность по крайней мере, на миг, долгий волшебный миг перед тем, как мы проснёмся. Фэнтези — серебро и багрянец, индиго и лазурь, обсидиан с прожилками золота и лазурита. А реальность — это фанера и пластик, окрашенные в грязно-коричневые и желтовато-зелёные тона. Фэнтези имеет вкус хабанеры и мёда, корицы и гвоздики, превосходного красного мяса и вина, сладкого, словно лето. Реальность — это бобы и тофу, а в конечном итоге — прах; это бесконечные магазины Бербанка, дымовые трубы Кливленда, парковки Ньюарка. А фэнтези сравнимы с башнями Минас Тирита, древними камнями Горменгаста, залами Камелота. Фэнтези летает на крыльях Икара, а реальность пользуется Юго-Западными авиалиниями. Почему наши мечты оказываются такими маленькими и скромными, когда исполняются?
По-моему, мы читаем фэнтези, чтобы вернуть утраченные краски, ощутить вкус пряностей и услышать песню сирен. Есть нечто древнее и истинное в фэнтези, затрагивающее глубокие струны в наших душах. Фэнтези обращается к спрятанному глубоко в нас ребёнку, который мечтает, что будет охотиться в лесах ночи, пировать у подножия гор, и найдёт любовь, которая будет длиться вечно где-то к югу от Оз и северу от Шангри-Ла.
Пусть оставят себе свой рай. Когда я умру, то лучше отправлюсь в Средиземтье.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Камень» — 1 071 шт.
