Цитаты

Цитаты в теме «оскорбление», стр. 8

— Слушай а давай поиграем в игру:?
Нужно угадать то, чтобы мы никогда не хотели бы услышать в своей жизни?
— Давай, только только ты начинаешь!
— Ну наверное . ты не хочешь слушать в свой адрес оскорбления? Я угадала?
— Нет))) Так как я знаю когда заслужил оскорбления а когда нет, соотвественно я делаю различия, и этим очень сложно зацепить меня.
— И разве ты хочешь их слышать?
— Ну конечно же нет, но мы же играем в игру «чтобы никогда не хотели бы услышать», верно? А это не то)))
— Хорошо, наверное тогда то что очень сильно огорчило бы тебя?
— И Снова нет))) Это всего лишь бы меня огорчило, но не более
— Странный ты какойто)) Я знаю,! наверное тогда то что ты не кому не нужен!!!!
— Ну не совсем так, ведь ты всегда кому нибудь нужен))))
— Ты слишком самоуверен и самовлюблён (, но я отгадаю!!!
— Хорошо давай еще раз?!
— Я знаю))) Это будильник!!! Ты не когда не хотел бы слышать будильник, чтобы высыпаться нормально, ну или не будильник а то что тебя будит!!!
-)))) Ну что за детство? Мы ведь играем в серьезную игру которую ты сама предложила.
— Все не хочу больше, у тебя даже чувства юмара нет, больше . мы не во что не играем, можешь сегодня пораньше уйти от меня, так как с
таким трудным человеком трудно общаться.
Мне нравится следить за подъёмом карьер эстрадных артистов, пока они ещё борются за достижение успеха [с подросткового возраста до тридцати лет]. Мне нравится узнавать о них всё, и, если нельзя достать достаточно информации, то хватит и таблоидов. Я люблю панк-рок. Я люблю девушек со странными глазами. Я люблю наркотики (но моё тело и мозг не могут позволить мне принимать их). Я люблю страсть. Я люблю то, что хорошо построено. Я люблю наивность. Я люблю и благодарен рабочим — синим воротничкам, существование которых освобождает артистов от необходимости заниматься низкооплачиваемой работой. Я люблю подавлять ненасытность. Я люблю мухлевать, играя в карты. Я люблю разные музыкальные стили. Я люблю высмеивать музыкантов, у которых я обнаруживаю плагиат или оскорбление музыки как искусства, пользуясь раскруткой смущающее жалких версий их работы. Я люблю писать стихи. Я люблю игнорировать других панк-поэтов. Я люблю винил. Я люблю природу и животных. Я люблю плавать. Я люблю общаться со своими друзьями. Я люблю быть один. Я люблю чувствовать себя виноватым в том, что я белый американский мужчина.
И наконец, в этом обострившемся до пределов одиночестве никто из нас не мог рассчитывать на помощь соседа и вынужден был оставаться наедине со всеми своими заботами. Если случайно кто-нибудь из нас пытался довериться другому или хотя бы просто рассказать о своих чувствах, следовавший ответ, любой ответ, обычно воспринимался как оскорбление. Тут только он замечал, что он и его собеседник говорят совсем о разном. Ведь он-то вещал из самых глубин своих бесконечных дум все об одном и том же, из глубины своих мук, и образ, который он хотел открыть другому, уже давно томился на огне ожидания и страсти. А тот, другой, напротив, мысленно рисовал себе весьма банальные эмоции, обычную расхожую боль, стандартную меланхолию. И каков бы ни был ответ — враждебный или вполне благожелательный, он обычно не попадал в цель, так что приходилось отказываться от попытки задушевных разговоров. Или, во всяком случае, те, для которых молчание становилось мукой, волей-неволей прибегали к расхожему жаргону и тоже пользовались штампованным словарем, словарем простой информации из рубрики происшествий — словом, чем-то вроде газетного репортажа, ведь никто вокруг не владел языком, идущим прямо от сердца. Поэтому-то самые доподлинные страдания стали постепенно и привычно выражаться системой стертых фраз.
Я теперь еду, но знайте, Катерина Ивановна, что вы действительно любите только его. И по мере оскорблений его все больше и больше. Вот это и есть ваш надрыв. Вы именно любите его таким, каким он есть, вас оскорбляющим его любите. Если б он исправился, вы его тотчас забросили бы и разлюбили вовсе. Но вам он нужен, чтобы созерцать беспрерывно ваш подвиг верности и упрекать его в неверности. И все это от вашей гордости. О, тут много принижения и унижения, но все это от гордости Я слишком молод и слишком сильно любил вас. Я знаю, что это бы не надо мне вам говорить, что было бы больше достоинства с моей стороны просто выйти от вас; было бы и не так для вас оскорбительно. Но ведь я еду далеко и не приеду никогда. Это ведь навеки Я не хочу сидеть подле надрыва Впрочем, я уже не умею говорить, все сказал Прощайте, Катерина Ивановна, вам нельзя на меня сердиться, потому что я во сто раз более вас наказан: наказан уже тем одним, что никогда вас не увижу. Прощайте. Мне не надобно руки вашей. Вы слишком сознательно меня мучили, чтоб я вам в эту минуту мог простить.. Потом прощу, а теперь не надо руки.