Цитаты

Цитаты в теме «роскошь», стр. 11

В ней, так же как в ее пышных одеяниях, было нечто варварское, но тогда я видел в этом лишь еще одно достоинство. Именно это больше всего притягивало и волновало меня; ее нежная женственность была окрашена особым оттенком, непонятным и мрачным; ее восточная роскошь, которой так не хватает нашим слишком благовоспитанным английским леди, одновременно действовала на воображение и на чувства, проникая через них прямо в сердце.
Да, Отоми была из тех женщин, о чьей любви мужчина может только мечтать, зная, что подобных характеров на свете очень немного, а исключительных условий, способных их воспитать, — и того меньше. Целомудренная и страстная, царственно благородная, богато одаренная природой, очень женственная, одновременно храбрая, как воин, и прекрасная, как прекраснейшая из ночей, с живым разумом, открытым для познания, и светлой душой, которую неспособно сломить никакое испытание, с виду вечно изменчивая, но в действительности преданная и дорожащая своей честью, как мужчина
А люди похожи на разные окна

Ты знаешь, а люди похожи на разные окна
Одни кристально чисты
Сквозь другие свет струится немножко
Одни крепки — калёное стекло

Других лишь тронешь — в дребезги оно
Одни ровны — сплошная тишь да гладь
А в кривизне других — ни зги не разобрать
Одни — лишь отражают блеск ночных огней

Другие — сами светятся мир делая светлей
Одни все время наглухо закрыты шторой
Другие настежь круглый год в любую пору
Одних — венчают роскошь витражи

В других — стекло совсем простой цены
Бывает, что окна ка люди ревут со слезами
Бывает, сияют в лучах огоньками
Бывают заброшены, забиты, завешены

Бывают как в платьице белом — заснежены
Бывают в грязи и в пыли — работяги
Бывают, блестят чистотой как стиляги
Бывает, разбиты совсем на осколки

Бываю в цветах и шелках как креолки
Но знаешь окна — это просто чудо
Сквозь них, увидеть можем мы друг друга
Не зря — окно у дома словно глаз

И мы стоим у окон каждый раз
Когда в душе тоска-ненастье
Стоим и думаем о счастье.
И покуда я боролся, люди вокруг меня с жаром говорили о свободе, и чем больше защищали они это единственное в своём роде право, тем глубже увязали в рабстве — одни были рабами родителей, другие — супружеского союза, при заключении коего обещали оставаться вместе «до гробовой доски», рабами режима и строя, рабами званых обедов с теми, кого не желаешь видеть. Рабами роскоши, и видимости роскоши, и видимости видимости роскоши. Рабами жизни, которую не сами себе выбрали, но которой вынуждены были жить, ибо кто-то долго убеждал и, наконец, убедил их, что так будет для них лучше. И вот так тянутся для них дни и ночи, неотличимые друг от друга, и слово «приключение» можно лишь прочесть в книжке или услышать с экрана неизменно включённого телевизора, а когда оно возникает перед ними в нежданно распахнувшейся двери, говорят: «Неинтересно. Не хочу». Да откуда ж им знать, хотят они или нет, если даже ни разу не попробовали?! Но что толку вопрошать — на самом деле они страшатся любых перемен, способных встряхнуть привычный уклад.