Цитаты

Цитаты в теме «цифра», стр. 6

Стоит Лариса у доски,
Девчонка в пышной юбке,
И переводит на очки
Хорошие поступки.

Вся в цифрах классная доска.
- За помощь маме - два очка,
За помощь брату-малышу Очко Никитину пишу,
А Горчакову три очка -

Водил он в гости старичка.
- За это мало трех очков! -
Кричит Андрюша Горчаков
И вскакивает с лавки.--

Три очка за старичка!
Я требую прибавки!
Я с ним провел почти полдня,
Он полюбить успел меня.

Стоит Лариса у доски,
Любовь кладет на счеты
И переводит на очки
Внимание и заботы.

А две подружки в стороне
Ворчат, надувши губки:
-- И трех очков не дали мне
За добрые поступки!

-- И я не этого ждала,
Когда купала братца.
Тогда за добрые дела
Совсем не стоит браться!

Стоит Лариса у доски,
Девчонка в пышной юбке,
И переводит на очки
Хорошие поступки.

Ох, даже слушать тяжело,
Не верится, ребята,
Что за сердечное тепло
Нужна кому-то плата.

А если плата вам нужна,
Тогда поступку грош цена!
Число «пи». Отношение длины окружности к диаметру. И это только начальные цифры. Они продолжаются дальше. До бесконечности. И никогда не повторяются. Это значит, что последовательность в десятичных знаках этой цепочки содержит все сочетания цифр. Дата вашего рождения, код шкафчика, ваш номер социального страхования. Все они находятся где-то в этом ряду. А если вы превратите эти цифры в буквы, вы получите каждое существующее слово, встретите его в любой возможной комбинации. Первый звук, который вы произнесли во младенчестве, имя того, кто вам нравится, вся история вашей жизни, с начала до конца. Всё, что мы произносим и делаем Все бесконечные возможности Вселенной скрыты в этом одном простом круге. А уж как вы используете эту информацию Для чего сочтёте её полезной Ну, это решать вам.
Между ними лежит полоса,
Между ними длина расстояний,
Он обычный курсант,
Но в душе генерал-майор,

И за то что б увидеть её
Он продал бы все состояние,
Покорил бы Москву,
Париж и взорвал бы Нью-Йорк

Она мучает календарь
И вычеркивает глупые цифры,
Даже Бог под устал
От ее каждодневных молитв,

Если б папа узнал,
Он тогда б непременно ей всыпал,
А она как ни в чем не бывало
Пьет чая уже третий литр

А ему тяжело, ну просто невыносимо!
А ему б подождать!
Но ждать уже нету сил!
Увидел бы думает

Взял бы да изнасиловал!
Без спроса бы взял!
Обнял бы и не отпустил!
Ей бы плюнуть на всех

И на вся обложив их чертями!
Она думала так иногда,
Но лишь иногда,
Ей хотелось исчезнуть уйдя

Как-то ночью путями,
В тот тоннель где в конце
Превращается в свет темнота
Она сядет за стол

И станет возится с тетрадью,
Черпая слова словно жемчуг
Из райских озёр,
Она любит его.

Три точки.
Иначе не катит,
Он обычный курсант.
Но в душе генерал-майор.
Не видя личностей, мы видим лишь цифры: тысячи умерших, сотни тысяч умерших, «число жертв может достичь миллиона». Прибавьте к статистическим данным мысли и чувства отдельных личностей, и они обратятся в людей.
Впрочем, и это тоже ложь, ибо страдают столько людей, что сам размах чисел отупляет. Смотри, видишь раздутый живот ребёнка, его скелетные ручки и мух, ползающих в уголках глаз? Лучше тебе станет, если ты узнаешь его имя, его возраст, его мечты, его страхи? Если увидишь его изнутри? А если тебе все же станет лучше, то разве мы не ущемим этим его сестру, что лежит подле него в обжигающей пыли, — искажённая и вздутая карикатура на человеческое дитя?
Положим, мы станем сострадать им. Но что в них такого? Почему они важнее тысячи других детей, которых опалил тот же голод, тысячи прочих юных жизней, которые вскоре станут пищей для мириадов извивающихся мушиных детей?
Мы возводим стены вокруг этих мгновений страдания, чтобы они не смогли ранить нас, и остаемся на своих островах. А сами эти мгновения покрываются гладким, переливчатым слоем, чтобы потом соскользнуть, будто жемчужины, из наших душ, не причиняя настоящей боли.
Как странно: у этих слепцов, потерявших зрение на войне, движения другие, чем у слепорожденных, — стремительнее и в то же время осторожнее, эти люди еще не приобрели уверенности долгих темных лет. В них еще живет воспоминание о красках неба, земле и сумерках. Они держат себя еще как зрячие и, когда кто-нибудь обращается к ним, невольно поворачивают голову, словно хотят взглянуть на говорящего. У некоторых на глазах черные повязки, но большинство повязок не носит, словно без них глаза ближе к свету и краскам. За опущенными головами слепых горит бледный закат. В витринах магазинов вспыхивают первые огни. А эти люди едва ощущают у себя на лбу мягкий и нежный вечерний воздух. В тяжелых сапогах медленно бредут они сквозь вечную тьму, которая тучей обволокла их, и мысли их упорно и уныло вязнут в убогих цифрах, которые для них должны, но не могут, быть хлебом, кровом и жизнью. Медленно встают в потускневших клеточках мозга призраки голода и нужды. Беспомощные, полные глухого страха, чувствуют слепые их приближение, но не видят их и не могут сделать ничего другого,
как только, сплотившись, медленно шагать по улицам, поднимая из тьмы к
свету мертвенно-бледные лица, с немой мольбой устремленные к тем, кто еще
может видеть: когда же вы увидите?!