Цитаты в теме «значение», стр. 33
Каждый из нас хочет сделать правильный выбор, каждый надеется, что кто-то выберет его.
Иногда нам этот выбор навязывают, и мы так рьяно отстаиваем свою свободу, что даже не успеваем присмотреться к тем, с кем свела нас судьба.
Когда мы выбираем сердцем не имеет значение опыт, чужое мнение и мелкие кочки, которые встретятся на пути, мы чувствуем, вот оно – мое место. С этим человеком я готова провести всю жизнь, мне не нужен никто другой. А бывает так, что дорога кажется верной, но мы чувствуем облегчение, когда что-то заставляет нас остановится.
Смирится с тем, что тебя бросили непросто, еще сложнее отпустить кого-то самому. Но как говорится сердцу не прикажешь. И я верю, что мое сердце знает верный путь.
Одна из самых больших загадок жизни состоит в том, что она мчится себе дальше, несмотря на то, что твой личный мир, твоя собственная маленькая персональная вселенная искривляется, перекручивается или даже разлетается мелкими осколками. Сегодня у тебя есть родители — завтра ты сирота. Сегодня у тебя есть своё место в бытии, свой путь — завтра ты плутаешь в дебрях. А солнце всё так же встаёт по утрам, и облака плывут в небе, и люди ходят в магазины за продуктами, и шумит вода в туалетах, и поднимаются и опускаются жалюзи. Тогда ты осознаёшь, что по большей части жизнь, вернее, безжалостный механизм бытия — существует помимо тебя. Ты для него не имеешь никакого значения — что ты есть, что тебя нет. Колесо будет катиться дальше и после того, как ты сорвался с края. Ты умер — а всё останется таким же, как было до твоей смерти.
— Я не позволю, чтобы тот, кто носит эту форму, лгал под присягой на судебном заседании. Именно это сделал твой человек. Он солгал или в первый, или во второй раз. Но это не имеет значения, он виновен и заплатит за это. А ты, ты заплатишь по-другому. Ты будешь каждый день приходить в ангар, зная, что один из твоих людей сидит на гауптвахте из-за того, что ты не можешь держать свою ширинку на замке. Ты — самый опытный сержант, который у нас остался. Мои истребители летают благодаря тебе. А мне нужно, чтобы мои истребители летали.
Тем временем она шагнула в поток ветра от кондиционера и я почувствовал ее запах.
Её аромат сразил меня как таран, как взрыв. Нет слов, достаточно сильных, чтобы передать то ощущение, которое поразило меня в тот момент.
В ту секунду я оказался как никогда далёк от того человека, которым когда-то был, я утратил последние клочки человечности, которые еще во мне оставались
Я был хищником. Она была моей добычей. И больше не было ничего во всем мире, кроме этого.
Не было комнаты, полной свидетелей – они все отошли на второй план. Я забыл, что так и не разгадал тайну ее мыслей. Тем более, что ее мысли уже не имели принципиального значения, потому что вряд ли у нее остается достаточно времени, чтобы думать о чем-либо.
Я был вампиром, а у нее была самая сладкая, самая ароматная кровь, какую я только ощущал за все восемьдесят лет своей жизни.
Я даже не догадывался, что такой аромат может существовать. Если бы я знал, я бы давно отправился на его поиски. Я бы обошел всю планету из-за неё. Я мог только догадываться, какова она окажется на вкус
— Ну – неуверенно начинаю я, — ну, нам надо покончить с апартеидом, это раз. Остановить гонку ядерных вооружений, побороть мировой терроризм и голод. Обеспечить надежную армию, предотвратить распространение коммунизма в Центральной Америке, установить мир на Ближнем Востоке, сделать так, чтобы вооруженные силы США не использовались за рубежом. Мы должны сделать Америку сильной и уважаемой мировой державой. Это не преуменьшает значение наших внутренних проблем, которые так же важны, а, может быть, и важнее. Необходимо улучшать медицинское обслуживание пожилых людей и делать его более доступным, контролировать распространение СПИДа и искать средства для борьбы с ним, оберегать окружающую среду от загрязнения и токсичных отходов; улучшать качество начального и среднего образования; ужесточить законы по борьбе с преступностью и распространением наркотиков. Мы также должны обеспечить среднему классу доступное высшее образование, а пожилым – социальную защиту, а ещё нужно бережно относиться к природным ресурсам и охранять заповедники. И уменьшить влияние крайних политических партий.
существует представление о Патрике Бэйтмене, некая абстракция, но нет меня настоящего, только какая-то иллюзорная сущность, и хотя я могу скрыть мой холодный взор, и мою руку можно пожать и даже ощутить хватку моей плоти, можно даже почувствовать, что ваш образ жизни, возможно, сопоставим с моим. Меня просто нет. Я не имею значения ни на каком уровне. Я – фальшивка, аберрация. Я – невозможный человек. Моя личность поверхностна и бесформенна, я глубоко и устойчиво бессердечен. Совесть, жалость, надежды исчезли давным-давно (вероятно, в Гарварде), если вообще когда-нибудь существовали. Границы переходить больше не надо. Я превзошел все неконтролируемое и безумное, порочное и злое, все увечья, которые я нанес, и собственное полное безразличие. Хотя я по-прежнему придерживаюсь одной суровой истины: никто не спасется, ничто не искупит. И все же на мне нет вины. Каждая модели человеческого поведения предполагает какое-то обоснование. Разве зло – это мы? Или наши поступки? Я испытываю постоянную острую боль, и не надеюсь на лучший мир, ни для кого. На самом деле мне хочется передать мою боль другим. Я хочу, чтобы никто не избежал ее. Но даже признавшись в этом – а я делал это бесчисленное количество раз, после практически каждого содеянного мной поступка, — взглянув в лицо этой правде, я не чувствую катарсис. Я не могу узнать себя лучше, и из моего повествования нельзя понять что-то новое. Не надо было рассказывать вам об этом. Это признание не означает ровным счетом ничего
там, где была природа и земля, жизнь и вода, я вижу бесконечный пустынный ландшафт, напоминающий кратер, до такой степени лишенный смысла, света и души, что мозг не способен понять его ни на каком уровне сознания и, если подойти слишком близко, то мозг бунтует, не в состоянии воспринять это. Видение было настолько ясным, правдоподобным и живым, что показалось мне абстрактным. Насколько я мог понять, этим я жил, это двигало мною. Вот география моей действительности: у меня никогда не было и в мыслях, что люди – хорошие, что человек способен измениться, или что мир можно сделать лучше, если получать удовольствие от чувств, взглядов и жестов, от любви и доброты другого человека. Не было ничего положительного, термин “великодушие” ничего не значил, был своего рода избитым анекдотом. Секс – это математика. Индивидуальность больше не имеет значения. Что такое ум? Четкие доводы. Страсть бессмысленна. Мысль не панацея. Правосудие мертво. Страх, взаимные обвинения, симпатии, вина, тщетность, неудача, скорбь – чувства, которых на самом деле не испытываешь. Переживания бессмысленны, мир стал бесчувственным. Единственное постоянство – зло. Бог умер. Любви нельзя доверять. Поверхность, поверхность, поверхность, лишь в ней оказался смысл такой, огромной и разорванной увидел я цивилизацию
В этом странном и запутанном деле, которое зовется жизнью, бывают такие непонятные моменты и обстоятельства, когда вся вселенная представляется человеку одной большой злой шуткой, хотя, что в этой шутке остроумного, он понимает весьма смутно и имеет более чем достаточно оснований подозревать, что осмеянным оказывается не кто иной, как он сам. И тем не менее он не падает духом и не пускается в препирательства. Он готов проглотить все происходящее, все религии, верования и убеждения, все тяготы, видимые и невидимые, как бы сучковаты и узловаты они ни были, подобно страусу, которому превосходное пищеварение позволяет заглатывать пули и ружейные кремни. А что до мелких трудностей и забот, что до предстоящих катастроф, гибельных опасностей и увечий — все это, включая саму смерть, для него лишь легкие, добродушные пинки и дружеские тычки в бок, которыми угощает его незримый, непостижимый старый шутник. Такое редкостное, необыкновенное состояние духа охватывает человека лишь в минуты величайших несчастий; оно приходит к нему в самый разгар его глубоких и мрачных переживаний, и то, что мгновение назад казалось преисполненным величайшего значения, теперь представляется лишь частью одной вселенской шутки.
но тут происходит взрыв.
Вспышка света, громкий звук, и «БМВ» разносит на клочки.
Размах причиненных разрушений сперва не очень понятен, да он и не имеет особого значения. Суть в самой бомбе, в том, где она была заложена и приведена в действие. Суть вовсе не в Бригид, превратившейся в кровавый фарш, и не в ударной волне, подбросившей в воздух тридцать студентов, оказавшихся вблизи от машины на десять метров в воздух и не в пяти студентах, погибших на месте — причем двоим пронзило грудь осколками, пролетевшими через весь двор, и не в задней половине машины, которая в полете отрывает случайному прохожему руку, и не в трех студентах, которым выбило глаза. Суть не в оторванных ногах, и не в пробитых черепах, и не в людях, которые умрут от кровопотери в течение ближайших нескольких минут. Вывороченный асфальт, почерневшие деревья, скамейки, забрызганные слегка подгорелой кровью, — все это не так уж и важно. Суть — в наличии воли осуществить разрушение, а не в последствиях, ибо последствия — это всего лишь декорации.
Я в качестве мысленного эксперимента задавала себе старый как мир вопрос: «Есть ли в этой комнате призраки? » Я напомнила себе, что, будь я рационалисткой, я могла бы с полной уверенностью ответить «нет», если прежде уже успела определить с помощью логических и умозрительных заключений, что призраков не существует. Если ты рационалист, то можно вообще сидеть с закрытыми глазами. Я знаю, что призраков не существует, значит, в комнате нет никаких призраков. Если ты рационалист и твой мир построен на логике, которая утверждает, что вещи, которые умерли, мертвы, и точка, тогда, будь ты даже в комнате, полной орущих вурдалаков, ты все равно придешь к выводу, что никаких призраков тут нет. Будь я эмпириком, я бы стала искать доказательств в своих ощущениях. Увидев, что в комнате нет призраков, я бы заключила, что, раз я их не вижу и не слышу, значит, их нет. Все это я поняла. Но, по-моему, феноменологии неинтересно, существуют ли призраки. По-моему, она задает вопрос: «И кстати, что это вообще за хрень — призраки? » < > Ну, в общем, феноменология утверждает, что да, мол, ты существуешь, и мир существует, но вот отношения между тобой и миром — это уже сложнее. Как мы вообще даем чему-нибудь определение? Где заканчивается одно и начинается другое? Структурализм вроде как утверждал, что объекты — это всего лишь объекты и их можно называть как угодно. Но мне куда интереснее вопросы о том, что становится объектом. И как может объект иметь значение за пределами языка, с помощью которого мы дали ему определение.
У других пробуждение обретало иные формы.
Для Элисон пробуждением явился страх забеременеть в шестнадцать лет, заставивший её стать разборчивее;
для Патерсона пробуждением было рождение его первого ребёнка, событие это по-новому приоткрыло ему мир и осветило его новым светом, что повлияло на все решения, принимаемые мистером Патерсоном в дальнейшем.
Для Альфреда пробуждением был финансовый крах отца, когда тот потерял миллионы. Альфреду исполнилось тогда двенадцать лет, и событие это вынудило его один год проучиться в государственной школе, и хотя благосостояние семьи довольно быстро потом было восстановлено, а никто из знакомых, чьим мнением семья дорожила' так никогда и не узнал об этом временном финансовом затруднении, период этот навсегда изменил мировоззрение Альфреда и его отношение к людям.
Пробуждение Рут состоялось во время летнего отпуска, когда, войдя однажды в дом она застала там мужа в постели с их польской няней.
А Люси проснулась, когда ей исполнилось всего лишь пять и когда, взглянув со сцены в зал, она увидела там свою мать, а рядом с ней — пустое место.
Так что пробуждения могут быть весьма многообразны, и не все они имеют значение.
Мой внутренний мир — более надежное убежище. Назовите его как угодно — духом, мыслью, душой; название не имеет значения. Здесь власть моя куда больше, чем в мире внешнем. Я волен не соглашаться с теми или иными взглядами, строить умозаключения, погружаться в воспоминания; я волен презирать опасность и с мудрым смирением ожидать старости. И все-таки даже в этой крепости я не изолирован от внешнего мира. Сильная боль мешает свободной работе мысли; телесные страдания влияют на умственную деятельность; навязчивые идеи с изнуряющим постоянством лезут в голову; болезни мозга приводят к душевному расстройству. Таким образом, я принадлежу внешнему миру и одновременно не принадлежу ему. Мир обретает для меня реальность лишь внутри меня. Я сужу о нем лишь по моим ощущениям и по тому, как интерпретирует эти ощущения мой разум. Я не могу перестать быть собой и стать миром. Но без «этого странного хоровода» вокруг меня я лишился бы разом и ощущений, и мыслей. В голове моей теснятся образы внешнего мира — и только они. Вот почему я не разделяю взглядов епископа Беркла и не причисляю себя к чистым идеалистам; я не верю в то, что, пересекая Ла-Манш или Атлантику, я всякий раз заново создаю Лондон или Нью-Йорк; я не верю в то, что внешний мир не более, чем мое представление о нем, которое исчезнет вместе со мной. «И умирая, уничтожу мир», — сказал поэт. Мир перестанет существовать для меня, но не для других, а я верю в существование других людей.
Разве истории, кроме того, что они случаются, что существуют, что-то ещё и говорят? Пожалуй, мне незачем подчёркивать, что человек я вполне трезвый. Но, возможно, во мне всё-таки осталось нечто от иррациональных суеверий, как, например, эта странная убеждённость, что всяческие истории, случающиеся со мной в жизни, имеют ещё и какой-то особый смысл, ещё что-то означают; что жизнь своей собственной историей рассказывает что-то о себе, что она постепенно выдает нам какие-то свои тайны, что предстает перед нами, как ребус, чей смысл надо разгадать, что истории, проживаемые мною в жизни, являют собой мифологию этой жизни, а в этой мифологии — ключ к истине и тайне. Обман ли это? Возможно, даже вполне вероятно, но я не могу избавиться от потребности неустанно разгадывать свою собственную жизнь (словно в ней и в самом деле сокрыт какой-то смысл, значение, истина), я не могу избавиться от этой потребности, даже если бы она и не была не чем иным, как потребностью некой игры (такой же игры, как разгадывание ребусов).
Люди не запоминают вашу одежду, они запоминают ваши поступки и дела. Все, что остается после человека, это его дела. Никто не будет помнить, как вы одевались, после вашей смерти, все будут помнить, как вы помогали бедным, кормили бездомных животных или как совершили революцию в своем бизнесе или во всем мире. Поверьте, на первом свидании мужчина не запомнит марку вашего платья или туфель, он запомнит вашу улыбку и сексуальность, которую вы источали в тот день. В вашем шкафу может висеть много именитых брендов, вы можете ходить в них на работу, в клубы или в гости, вас будут считать стильным человеком, но если вы не сделали ничего для других, вас забудут и никто не сможет вспомнить даже вашего лица. Если вы не делаете добра людям, то, марка вашей эксклюзивной одежды, не имеет значения. Многие думают, что одевшись в дорогой бренд он будет заметен, на самом деле, одежда человека — это то, что замечают в первую очередь, но помнят в последнюю. Память о человеке, это память о его делах, которые он оставляет за собой, чем больше хороших дел сделал человек, тем больше о нем память!
Так воспел Бигос в поэме «Пан Тадеуш» поэт, официально считающийся самым национальным поэтом Польши, поэт, в XIX веке постигший национальный дух поляков и выразивший его в своем творчестве, – Адам Мицкевич. «Но, - скажете Вы, - Мицкевич пишет, что Бигос – блюдо литовское». Да. Бигос готовят в Литве, в Беларуси, в Чехии, в Германии, но поистине национальным блюдом он стал лишь в Польше. Только здесь к нему относятся с такой любовью и рекомендуют отведать гостям, желающим постичь польский дух. В котлах же Бигос прел.
Такого слова нету,
Чтоб описать его по вкусу и по цвету.
Что слово? Плод ума. Что рифма? Лишь туман.
Не схватит сущности желудок горожан.
Кто не живал в Литве, тот и в оценках пресен,
Не знает кушаний, и не отведал песен.
Да, Бигос — лакомство, особенный состав,
Где сочетание всех специй и приправ.
Капусты квашеной туда крошат с любовью,
Она сама в уста влезает, по присловью.
Потеет, парится капуста на огне,
Под нею мяса слой томится в глубине.
Но вот кипящие перебродили соки
И с паром брызнули по краешку потёки,
Пополз по просеке крепчайший аромат.
Готово! Трижды все воскликнули «Виват!»
Помчались, ложками вооружась для бою,
Таранят медь котлов свирепою гурьбою.
Где ж бигос? Где? Исчез. Лишь в глубине котла,
В угасшем кратере, еще курится мгла. Не случайно слово это вошло во многие польские присловья и поговорки, причем звучит оно в них далеко не всегда в кулинарном значении: rąbać Tatarz na bigosy drobne («изрубить татар на мелкие кусочки, на мелкий бигос» - шутл. О чьём-либо воинственном настроении); narobić bigosu («наделать бигоса» - натворить дел), takie bigosy («такие бигосы» - такие дела).
Знаешь, чем сейчас хорошо быть мной?
Никто не спросит: как там тебе одной?
Куда в твоем кармане лежат билеты?
Ну и вообще, как провела пол лета?
Никто уже давно не влезает в душу,
Ночные признания не заставляет слушать,
Никто не знает имени и фамилии,
И не просит выбрать между или — и.
Ты знаешь, мне исключительно повезло.
Моя бэд карма мирит добро и зло,
И если было бы меньше вокруг ослов,
То я б забыла значение этих слов.
Стакан мой ровно наполовину пуст.
И плюнул строгать и резать меня Прокруст,
И я у него ночую, поджав колени,
А выбрать другое ложе немного лень мне.
И просто ка-та-стро-фи-чес-ки хорошо.
Такой длиннющий день, наконец, прошел,
В купе так душно, ехала дольше суток,
И эти гады, жрущие колбасу так,
Как будто голодали четыре дня, еще немного,
Съели бы и меня,
И пусть я совсем не знаю,
Что дальше будет,
И пусть я уже не здесь,
И еще не там, но слушая то,
Что говорят мне люди,
Хочу одного — на глубину. К китам.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Значение» — 699 шт.
