Цитаты

Цитаты в теме «зритель», стр. 9

У нее в глазах конопляный дым —
Сладковатый запах духов и кожи.
Вот такие — взглядами топят льды.
Никакая магия не поможет.

Голос — тихий, вкрадчивый, с хрипотцой.
Прикует, привяжет, затянет в сети.
И потом попробуй держать лицо:
Голос рвется пленками на кассете

У нее в зрачках — чертовщины воз
И безумство зрителей на корриде.
Ни следа от позавчерашних слез —
Ой, да ладно, кто и когда их видел?

У нее в душе — то огонь, то лед.
Угадай, попробуй — рискни-ка, милый!
Чуть не так — до пепла тебя сожжет.
До холодной грязи гнилой могилы выпьет кровь

Из вялотекущих вен,
Будь ты хоть какой богатырь и витязь.
Вы хотели всяческих перемен?
Получите, батенька.

Распишитесь. Самой высшей пробы —
Нектар и яд. Длинный список разного арсенала.
О таких не помнят —
Боготворят а теперь скажи — ты себя узнала?
Мой ангел-хранитель
Безмолвный свидетель,
Придирчивый зритель,
Присутствием чуждое, злое гоня,

Мой добрый помощник,
Мой ангел-хранитель
И ночью, и днём охраняет меня.
Под пальмовой веткой

В мерцающей рамке
Парит злато крыло, как будто вовне,
Врачует душевные раны и ранки,
И пестует, и утешает во сне.

Он — чем-то на мамины руки похожий,
На нежный любимого ласковый взгляд —
Слетит — и смягчается Промысел Божий,
В улыбке — обид растворяется яд.

Лоскутная жизнь. Как моё одеяло
Писала о разном — гуляла в былом.
Я думала, просто стихи сочиняла,
А это — касался меня он крылом.

Я, им осияна, легка и наивна.
Мне с этой опекой беда — не беда.
И дух его светлый, и вид его дивный,
Как крестик нательный, со мною всегда.

На крае земли, собираясь в дорогу —
Какие тревоги, судьба, ни готовь,
Я знаю, со мной он — посланником Бога,
Что дарит мне веру, надежду, любовь.
Каково это — быть актёром? Возможно, больно. Проживать насквозь, невыразимо, невыносимо, многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить своё собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно Но в то же время — прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда более реальные бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлёбываясь алчным огнём жадных, жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты, что-то бесконечно большее, чем просто игру в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной, однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним.
В течение целой недели они любили друг друга все ночи подряд.
Страсть к цыганке никак не становилась привычною, и Гаспар всякий раз находил свою подругу еще более необычной, не такой, как накануне, и от этого любил её все больше, и с каждым разом наслаждение их было всё острее, а объятья — всё требовательнее и крепче, и по-прежнему она после отталкивала его и погружалась в свой одинокий сон, дышавший эгоизмом и пресыщением, и опять он смотрел на неё, спящую, взором, полным тревоги и нежности, сознавая хрупкость их счастья и самого их бытия.
Благодаря ей весь мир вокруг преобразился: солнце было вольно сиять или не сиять, всходить или заходить, трава дерзко пробивалась к свету, цветы распускались, а люди кричали или улыбались. Отныне всё было единственным и неповторимым, а Гаспар становился всего лишь восхищенным зрителем несравненной картины мира. Понемногу он это постигал.
Вся его философия растаяла в объятиях цыганки, он это понимал и нисколько об этом не печалился, ибо он был счастлив. Он вновь рождался на свет
Всё в этой жизни имеет свой конец и своё начало. Закончится и этот спектакль, и уставшие артисты разойдутся по своим гримёрным, а зрители покинут свои места и в наступивших сумерках полудрёмного города торопливо заспешат разъехаться по своим квартирам. И тишина наполнит опустевшее пространство, и только часы, висящие на стене в фойе театра, продолжают свой ход, неумолимо отсчитывая время до начала действия следующего представления ...

А дождь стучит в окно,
А дождь стучит по крышам.
Как будто ход часов,
Вдали идущих, слышен.

И мокрые следы,
На полотне асфальта.
И душу рвёт струна,
Тоскующего альта.

Окончится спектакль,
И опустеют ложи.
Уставший музыкант
Помятый фрак отложит.

И время не вернуть,
Не сделать рокировки.
И мчит ночной трамвай
К конечной остановке.

Разведены мосты,
Кончаются маршруты.
Считают уж часы
Последние минуты.

В ночной проём окна
Врывается ненастье.
И не найти следов
Потерянного счастья.

Ненастье за окном,
Стекает дождь по крышам.
И только ход часов
Чуть уловимый слышен.
Давай будет так: все кончится как в кино
Нам пустят титры, а после мигнут экраном
И включат свет. и зрители с кресел встанут
Хороший был фильм. конец вот немного странный

А впрочем какая разница? все равно
Я тоже встану, не стану плести сюжет
Суфлировать реплики, выглядеть резонером
Не стану слушать что там случится скоро

Не стану верить памятным уговорам
О том что все будет лучше, но по позже й
Попкорн рассыплется, кола отпустит газ
Все кресла поднимут морды как эскадрилья

Рояль на сцене гордо расправит крылья
И тетя Люба в мусор смахнет тортильяс
Которые я приносила сюда для нас
Давай будет так: здесь просто погасят свет

Чуть чуть приберут, чуть чуть приоткроют окна
И подоконник от стрелок дождя намокнет
И шум закадровый наконец-то смолкнет
И мы оставим уже в покое этот сюжет.