Цитаты в теме «зритель», стр. 8
Осень, осень. Ну что ж мы, подруга, грустим?
И навязчиво в мыслях звучит "Августин",
Вроде тризну по этой «как будто любви» мы справляем.
Разве это любовь, если мир почернел,
Если в каждый мой день подступает предел,
А душа, словно в адском огне, потихоньку сгорает?
Больно, осень, ну как я потом? Без души?
Отдавала её, не скупясь, за гроши,
За билетик на место, что в первом ряду театральном.
Зритель я благодарный и чуткий, поверь.
Как же горько, противно и стыдно теперь,
Что фальшивые ноты своим поощряла молчаньем.
Не дождавшись последнего акта, уйду.
Пробираясь сквозь кресел пустых череду,
Ветер вместе с листвою играет обрывком афиши.
Но актер, оставаясь на сцене один,
Свято верит, что он до сих пор Господин,
И не знает пока, что я больше его не услышу.
Мир завоевали Оптимисты!
Пессимисты — в роли зрителей
Наблюдают, как пройдем тернистый,
Сложный путь Растопим ледовитый
Океан Прогоним прочь уныние,
Думать о плохом нам запрещается,
Все проблемы в жизни разрешимые!
А Господь — Он нами восхищается!
Пусть удача, госпожа капризная,
По пятам за нами бегает,
И судьба одарит нас сюрпризами,
И не важно, черными иль белыми
Мы по жизни Счастье проповедуем,
А оно в окошко к нам стучится,
Взяли курс и четко ему следуем!
Браво нам! Все люди — Оптимисты!
Заноза в его сознании
Это так больно, он опять говорит о ней
Прочно засевшей занозой в его сознании
В воспоминаниях ушедших когда-то дней
Застопорившись, в каком-то ужасном отчаянии
Это так больно, так и не смог отпустить
Словно пластинка заела в нелепом повторе
Он продолжает всё так же грустить
Так и не смог понять, осознать.
Все прошло. Пустое. Это так больно,
Ему говорить «Люблю»
Глухонемое кино, ещё и зритель незрячий
Всё повторяет опять и опять «почему, почему»
Не замечая, что рядом о прошлом
Безумно скорбящий это так больно
Стучаться безудержно в дверь
В кровь разбиваясь Кричать «Очнись же, О Боже!
Как обнаженной, выйти зимою в метель
И промерзать до глубоких ожогов на коже
Это так больно опять говорит о ней
Я посвящаю ему, свой танец-признание
Он же свой танец — опять же о ней
И о своих бесконечных страданиях.
Для Сабины «жить в правде», не лгать ни себе, ни другим, возможно лишь при условии, что мы живем без зрителей. В минуту, когда к нашему поведению кто-то приглядывается, мы волей-неволей приспосабливаемся к наблюдающим за нами глазам и уже все, что бы мы ни делали, перестает быть правдой. Иметь зрителей, думать о зрителях — значит жить во лжи. Сабина ни в грош не ставит литературу, где авторы обнажают всю подноготную своей жизни и жизни своих друзей. Человек, утрачивающий свое сокровенное, утрачивает все, думает Сабина. А человек, который избавляется от него добровольно, не иначе как монстр. Поэтому Сабина вовсе не страдает от того, что ей приходится утаивать свою любовь. Напротив, лишь так она может «жить в правде».
Хочу под взглядом, хочу под телом твоим растратиться.
Хочу случиться в одной постели в прозрачном платьице.
Хочу почувствовать, как мой пульс от любви сбивается.
Но так уж вышло, что все «хочу» бьет одно «нельзя».
Хотеть увидеть большим девчонкам непозволительно
/В конце концов, они просто девочки, а не зрители/.
Зато им можно плодить метафоры и эпитеты,
А вот уткнуться в ночи в плечо Впрочем, полно, зря
Ведь априори твое плечо мне не полагается.
Совсем в другом интерьере спальни оно сбывается.
От жара губ не моих, увы, твоя кожа плавится.
А мой фэн-шуй мне сулит лишь пепельницу и дым.
Он мне пророчит полночный сплин и однообразие.
Но я же, друг м о й, с богатой, странной, больной фантазией:
Я дорисую мечту на вкус /тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы/
Прости, забылась и назвала тебя вновь своими.
Позвоните родителямТак часто, затянуты в круговороте,
Больших городов суетливые жители,
Мы помним о планах, друзьях и работе,
На миг упустив, как нас любят родители
Истратив себя на партнёров и встречи,
На пробки в час пик, бестолковых водителей,
Набросив халат на усталые плечи,
Забудемся сном Без звоночка родителям.
Но утром — на старт: будет новая гонка,
У всех свои роли, комедии, зрители
И всё же, простив априори* ребёнка,
С надеждою ждут у окошка родители.
А жизнь непрестанно стремится к финалу
И, чтобы в себе ощутить победителя,
Звоните, пишите, спешите к началу —
В тот дом, где теплом Вас согреют РОДИТЕЛИ!
Она была талантливой «актрисой»,
И столько лет свою играла роль,
Задернув шторы в доме, как кулисы,
От зрителя скрывала свою боль.
Давно уже затихли разговоры,
Лишь в пустоту печальный монолог,
Все, что вдвоем, по большей части споры,
Он маску снял, не выдержал, не смог
И их кино уже давно немое,
Все чаще по щекам стекает грим,
Он притворяется счастливым, но не скроет,
«Актрисой» этой он отныне не любим,
Она старается, как ни крути, квартира, дети
Что скажут им родители и друзья?
Но сбой пошел в налаженном сюжете,
В их милом фильме, под названием «Семья».
Она старалась долго и усердно,
Меняла роли, путалась в словах
Но» хеппи энда» не видать, наверно,
Увы, провал! Увы, похоже, крах
Она то думала, еще не слишком поздно,
Она то думала, ему не все равно,
И по щекам ее катились слезы,
Как титры черно-белого кино.
Театр
Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога
Все мы — смешные актеры
В театре Господа Бога.
Бог восседает на троне,
Смотрит, смеясь, на подмостки,
Звезды на пышном хитоне —
Позолоченные блестки.
Так хорошо и привольно
В ложе предвечного света.
Дева Мария довольна,
Смотрит, склоняясь, в либретто:
«Гамлет? Он должен быть бледным.
Каин? Тот должен быть грубым »
Зрители внемлют победным
Солнечным, ангельским трубам.
Бог, наклонясь, наблюдает,
К пьесе он полон участья.
Жаль, если Каин рыдает,
Гамлет изведает счастье!
Так не должно быть по плану!
Чтобы блюсти упущенья,
Боли, глухому титану,
Вверил он ход представленья.
Боль вознеслася горою,
Хитрой раскинулась сетью,
Всех, утомленных игрою,
Хлещет кровавою плетью.
Множатся пытки и казни
И возрастает тревога,
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа Бога?!
Другая псевдолюбовь может быть названа сентиментальной. Ее сущность в том, что чувство переживается только в воображении, а не в реальных отношениях с другим человеком. Наиболее широко распространенная форма этой любви — «заместительное» любовное удовлетворение, переживаемое потребителем песен, кинокартин и романов с мелодраматическими сюжетами. Все неосуществленные желания любви, единения и близости находят удовлетворение в поглощении такой продукции. Мужчина и женщина, которые в отношениях друг к другу не способны проникнуть сквозь стену отчуждености, бывают растроганы до слез, когда представляют себя участниками счастливой или роковой любовной истории, разыгрываемой на экране. Для многих пар это единственный способ пережить любовь — не реально, разумеется, а лишь в качестве ее зрителей. Как только они опускаются в мир действительных отношений, они становятся холодны и бездушны.
В студентах чувствовалось превосходство зрителя перед конферансье. Зритель слушает гражданина во фраке, иногда смеётся, лениво аплодирует ему, но в конце концов уходит домой, и нет ему больше никакого дела до конферансье. А конферансье после спектакля приходит в артистический клуб, грустно сидит над котлетой и жалуется собрату по Рабису – опереточному комику, что публика его не понимает, а правительство не ценит. Комик пьёт водку и тоже жалуется, что его не понимают. А чего там не понимать? Остроты стары, и приёмы стары, а переучиваться поздно. Всё, кажется, ясно.
.. был в Париже один сумасшедший чиновник.., когда он сходил с ума, то вот что выдумал для своего удовольствия: он раздевался у себя дома, совершенно, как Адам, оставлял на себе одну обувь, накидывал на себя широкий плащ до пят, закатывался в него и с важной, величественной миной выходил на улицу. Ну, сбоку посмотреть — человек, как и все, прогуливается себе в широком плаще для своего удовольствия. Но лишь только случалось ему встретить какого-нибудь прохожего, где-нибудь наедине, так чтоб кругом никого не было, он молча шел на него, с самым серьезным и глубокомысленным видом, вдруг останавливался перед ним, развертывал свой плащ и показывал себя во всем чистосердечии. Это продолжалось одну минуту, потом он завертывался опять и молча, не пошевелив ни одним мускулом лица, проходил мимо остолбеневшего от изумления зрителя важно, плавно, как тень в Гамлете.
Это были уже не просто движения бедер, а священный и ритуальный танец, выражающий страсть и неистовость, осознание мистической роли Женщины в сотворении мира, поклонение природе и изобилию, которое она дает людям. Этот танец воспевал плодородие, любовь и саму Жизнь – все то, для чего его и исполняли многие века назад. И все это девушка ощущала так ярко! Она просто отказывалась верить, что зрители не разделят с ней ее эмоции. Ее задачей теперь было сохранить их, законсервировать, чтобы потом передать людям свое послание, вдохновить на свершения и поиск своего предназначения.
А как тесно человеку на планете, как боится он, что не разместится, не прокормится, не уживётся с другими себе подобными. И не в том ли дело, что предубеждения, страх, ненависть сужают планету до размеров стадиона, на котором все зрители заложники, ибо обе команды, чтобы выиграть, принесли с собой ядерные бомбы, а болельщики, невзирая ни на что, орут: гол, гол, гол! И это и есть планета. А ведь ещё перед каждым человеком стоит неизбывная задача – быть человеком, сегодня, завтра, всегда. Из этого складывается история.
Сколько стихов написано как бы вне словаря. И ритм отчетливый, и мысли неглупые, и рифме позавидуешь, а словарь приделан, как штукатурная колонна к кирпичному фасаду. Настоящего же поэта словарь часто сам ведет, и он не смущается, что написал стих, которого и не ожидал. Сердце подсказывает — так хорошо. Но сколько художников полагает — ничего, зритель — дурак, и так пройдет. И проходит. Все проходит. А Суриков не проходит, Врубель не проходит. Сверхъестественно тончайший Леонардо не проходит, сверхъестественно грубейший Ван Гог не проходит. Искренность не проходит. Она навеки.
«Я не человек. Я — автомат. Машина, которая не должна ничего чувствовать. Только вперед!» Я повторял это про себя как мантру, раз за разом, автоматически в полном смысле этого слова. Я пытался свести восприятие окружающего мира к предельному минимуму. Все, что я видел, — это три метра грунта под ногами. Теперь это был мой мир — три метра грунта. И все. И нет никакой нужды думать о том, что впереди. Небо и ветер, трава, лениво жующие эту траву коровы, зрители, подбадривающие выкрики, озеро, романы, действительность, прошлое, память — все это исчезло из моего мира.
Господи, как я устала дышать через силу —
Болью оплачены вдохи, а выдохи ложью.
В глупой попытке отмыться — да разве что с кожей! -
Я уверяю себя, что тоска отпустила,
Чувство вины — это бред, а любовь неподсудна,
И расстояние с лёгкостью преодолимо.
Я улыбаюсь улыбкой бульварного мима,
Право, немного сноровки — и вовсе не трудно
Я привыкаю от нервов спасаться глицином,
Или стаканом горячего, крепкого чая.
И, улыбаясь, старательно не замечаю
Камешки сплетен, так метко летящие в спину.
Даже глазами играю — пришлось научиться,
Чтобы никто не заметил, какая в них бездна.
А хорошо, или плохо — пока неизвестно
Зрителей, к счастью, немного. Пожалуй — сгодится.
Самое страшное — это всего лишь начало,
Мы не узнаем, где линии боли сойдутся.
И для тебя я, быть может, смогу улыбнуться,
Но сквозь улыбку: — О, Господи, как я устала.
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразию,
Что и так уже скоро, мол, начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени,
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране,
Даже светлые подвиги — это только ступени,
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Зритель» — 178 шт.
