Перед грустью все души мира одинаковы. Какими бы стойкими мы ни были, нам хочется, чтобы кто-то где-то разделял нашу боль.
Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины — наоборот: говорят о любовницах, но молчат о любви.
Если бы мы сделали все то, что в наших силах – мы бы сами себе поразились.
Только дети знают, чего хотят. Они едят руками, потому что так весело. Они рисуют на обоях, делая свою комнату особенной. Им не хочется быть как все. Они делают самое сложное — остаются собой.
Молчат и дремлют небеса,
Внизу века идут;
Никто не верит в чудеса,
Но все их тихо ждут.
Все страсти хороши, когда мы владеем ими; все дурны, когда мы им подчиняемся.
Не понимаю: почему мы должны принимать всех такими как они есть, а сами должны меняться, потому что им все не так.
Если б мы все время не выясняли, «кто виноват», мы бы уже давно знали, «что делать».
Мы можем — все, когда уже не нужно. И все хотим, когда уже нельзя.
Молчание молчанию рознь: одни молчат от непонимания, другие — слишком хорошо все понимают, и потому молчат.