Цитаты в теме «дом», стр. 146
«Нормальные» всегда действовали по заведенной раз и навсегда привычке; предъявляли претензии в одной и той же манере, одинаково возмущались, выражались нецензурно одними и теми же словами. Одинаково здоровались со своими ближними. Одинаково решали одни и те же проблемы. Пребывали в одинаковом настроении, как дома, так и на работе. Одинаково реагировали на одинаковые ситуации. Дарили подарки по календарю. Иными словами, следовали удушающей, предсказуемой рутине, которая превращалась в неисчерпаемый источник подавленных настроений, тревог, духовной пустоты и раздражения.
Система засорила воображение людей и привела к потере их творческих проявлений. Они редко удивляли себе подобных, редко дарили подарки не в праздничный день, редко реагировали на напряженные ситуации не так, как обычно. Редко задействовали свой интеллект для того, чтобы оценить какое-либо общественное событие с иной точки зрения. Они были пленниками и не знали этого.
.. был в Париже один сумасшедший чиновник.., когда он сходил с ума, то вот что выдумал для своего удовольствия: он раздевался у себя дома, совершенно, как Адам, оставлял на себе одну обувь, накидывал на себя широкий плащ до пят, закатывался в него и с важной, величественной миной выходил на улицу. Ну, сбоку посмотреть — человек, как и все, прогуливается себе в широком плаще для своего удовольствия. Но лишь только случалось ему встретить какого-нибудь прохожего, где-нибудь наедине, так чтоб кругом никого не было, он молча шел на него, с самым серьезным и глубокомысленным видом, вдруг останавливался перед ним, развертывал свой плащ и показывал себя во всем чистосердечии. Это продолжалось одну минуту, потом он завертывался опять и молча, не пошевелив ни одним мускулом лица, проходил мимо остолбеневшего от изумления зрителя важно, плавно, как тень в Гамлете.
Что значит «работать над союзом»?
Находить друг для друга время. Находить его, несмотря на всю занятость. Разговаривать друг с другом. И не только об ипотеке на дом, о новом автомобиле или выборе школы для детей. Главное — разговаривать. Причем с энтузиазмом. Ей — идти с ним на футбольный матч, хотя она не любит футбол, и болеть за его команду, даже если она толком не знает, как она называется. Ему — прочитать вслух отрывок из ее любимой книги (даже если это та самая, ужасная, по его мнению, книга Вишневского), сидя возле ванны, в которой плещется она. Такие простые, обычные вещи
Любовь и ненависть разделяет тонкая линия. Любовь освобождает душу, но одновременно способна перекрыть ей кислород. Я продвигалась по этой туго натянутой проволоке с грацией слона, и голова склоняла меня в сторону ненависти, а сердце тянуло на половину любви. Это была напряженная работа, меня все время раскачивало, и иногда я терпела неудачу. Порой сдавалась надолго, но никогда — слишком надолго.
И никогда так надолго, как в этот раз.
Я не прошу, чтобы меня любили. Никогда не стремилась понравиться и не просила понять меня. Впрочем, меня никогда и не понимали. Когда я так себя вела, когда покидала его постель, вырывалась из объятий, вешала телефонную трубку и закрывала за собой дверь его дома, мне самой с трудом удавалось понять себя и нравиться себе. Но такая уж я есть.
Такой я была.
«Я» — душа не нуждается в материальных оболочках. Чтобы жить, ей не нужны ни материальные чувства, ни ум, ни тело. Душе нет необходимости питаться материальной пищей. Она совершенно независима. «И я есть это чудо! Я — душа, благородная, чистая и прекрасная». Когда в сознании происходят такие перемены, душа естественным образом устремляется в высшую сферу реальности, в свой родной дом. Мы не зависим от материи. Мы созданы из сверхтонкого материала, сознания. Существованию души ничто не угрожает — ни атомная бомба, ни мировая война, ни гром, ни молния, ни землетрясение. Проблемы материального мира ограничиваются телом, представляющим собой чуждую конструкцию, жалкую имитацию истинного «я», которое принадлежит к духовному уровню бытия, высшей сфере. Если почувствовать это хоть на мгновение, если хоть мельком увидеть себя как душу, не зависящую от мира материи, то сознание полностью перевернётся.
Вчера мы ездили с Дэлом в детский дом, которому он продает свои изделия. Две сотни глаз, разглядывающих твои руки. Не принес ли ты чего, не подбросишь ли мелочи. Если бы я не знал, в каком учреждении оказался, то мог бы подумать, что попал в обыкновенную школу. Все дети были аккуратно одеты, не было этих перепачканных физиономий, которые показывают в кино. На каждого тощего мальчугана с ускоренным метаболизмом, приходилось по два атлета и толстяка. У этих детей все хорошо.
Но они смотрели на мои руки. Ждали, что сейчас я залезу в карман и достану оттуда счастье. Или сотру им память. Что угодно, только бы разбавить это четырехстенное уныние. Почему я вспомнил об этом визите? Вид из окна. Детское кладбище. Самое честное кладбище из тех, которые мне доводилось видеть. Никаких венков, никаких «помним, любим, скорбим». Всего три надписи.
Имя.
Годы жизни.
«Господь помнит каждого».
Она пользуется церковью для любых целей. Церковь снимает с её души грех, который она совершила, выйдя замуж за еврея, в политических кругах создает о ней представление как о женщине, идущей против течения, возвышает её во мнении света, и она же служит ей местом свиданий. Обращаться с религией, как с зонтиком, вошло у неё в привычку. В хорошую погоду зонт заменяет тросточку, в жару защищает от солнца, в ненастье укрывает от дождя, а когда сидишь дома — он пылится в передней. И ведь таких, как она, сотни; сами не ставят господа бога ни в грош, а другим затыкают рот и вместе с тем в случае нужды прибегают к нему как к своднику. Пригласи их в номера — они примут это за личное оскорбление, а заводить шашни перед алтарем — это в порядке вещей.
Проблема в том, что у нас нет никаких гарантий, что с нами вообще хоть что-то происходит «на самом деле»! Видишь ли, когда ты сидишь в уборной у себя дома, у тебя просто нет повода спросить себя, «на самом деле» это с тобой происходит или нет Знаешь, а вполне может быть, что ты — обыкновенный овощ, и тебя давным-давно благополучно сожрало какое-то травоядное чудовище, желудочный сок которого способен вызывать совершенно правдоподобные галлюцинации у перевариваемой пищи. Так что ты просто наслаждаешься сокрушительной иллюзией своей замечательной интересной жизни, напоследок Какая разница? В любом случае, у нас нет ничего, кроме наших собственных ощущений.. И какое нам дело до мирно переваривающего нас монстра, если наши ощущения говорят нам, что мы сидим на вершине холма, под этим белым небом, и чешем языки
Надежда заключенного, лишенного свободы, — совершенно другого рода, чем настоящим образом живущего человека. Свободный человек, конечно, надеется (например, на перемену судьбы, на исполнение какого-нибудь предприятия), но он живет, он действует; настоящая жизнь увлекает его свои круговоротом вполне. Не то для заключенного. Тут, положим, тоже жизнь — острожная, каторжная; но кто бы ни был каторжник и на какой бы срок он ни был сослан, он решительно, инстинктивно не может принять свою судьбу за что-то положительное, окончательное, за часть действительной жизни. Всякий каторжник чувствует, что он не у себя дома, а как будто в гостях. На двадцать лет он смотрит будто на два года и совершенно уверен, что и в пятьдесят пять лет по выходе из острога он будет такой же молодец, как и теперь, в тридцать пять. «Поживем еще!» — думает он и упрямо гонит от себя все сомнения и прочие досадные мысли.
А в духовном смысле родной дом был так же мерзок и грязен, как в физическом. Прихологически это была мусорная яма, кроличья нора, жарко нагретая взаимным трением стиснутых в ней жизней, смердящая душевными переживаниями. Какая душная психологическая близость, какие опасные, дикие, смрадные взаимоотношения между членами семейной группы! Как помешанная, тряслась мать над своими детьми (своими! родными!) — ни дать ни взять как кошка над котятами, но кошка, умеющая повторять без устали: «Моя детка, моя крохотка». «О моя детка, как он проголодался, прильнул к груди, о эти ручонки, эта невыразимо сладостная мука! А вот и уснула моя крохотка, уснула моя детка, и на губах белеет пузырик молока. Спит мой родной ».
— Да, — покивал головой Мустафа Монд, — вас недаром дрожь берёт.
А ведь сейчас они делят не игрушку – власть, а это судьба каждого из них и судьба всего племени в целом. Не верилось, что всё так всерьёз. Но вместо злости и досады на Избрану, вдруг из сестры ставшую злейшим врагом, Зимобор ощущал только злобу и досаду на судьбу, которой почему-то захотелось столкнуть их лбами. Почему смерть общего отца непоправимо разделяет их, вместо того чтобы крепче связать продолжателей его рода? Весь мир, в котором это происходило, казался неправильным, словно длинный дурной сон. Как будто он зашёл по ошибке в чужой мир, как в чужой дом, и теперь мучительно ищет дверь наружу. Где его прежний мир, правильный, и как в него попасть?
Принесла Пандора сосуд с бедами и открыла его. То был дар богов людям, внешне — красивый, соблазнительный дар, прозванный «сосудом счастья». И вылетели оттуда всевозможные беды, живые крылатые твари: с тех пор так они и летают кругом, причиняя людям вред, что днём, что ночью. Одна только беда не успела вылезти из сосуда: ведь захлопнула Пандора по Зевсовой воле крышку — так беда эта и осталась внутри. А люди взяли тот сосуд счастья в свой дом, думая, будто владеть таким сокровищем — чудесная для них удача. Сосуд всегда наготове, как только придёт к нему охота; ведь не ведаю люди, что сосуд, Пандорою принесённый, был сосудом зол, а оставшееся в нём зло считают величайшим своим счастливым достоянием — а это надежда. Зевс же хотел, чтобы человек, пусть даже несказанно казнимый другими бедами, не бросал всё же жизнь, а продолжал мучиться всё снова. Для того он и дал человеку надежду: она на деле худшее из зол, ведь продлевает она муку людскую.
У каждой женщины есть собственный «павлик», готовый в любое время суток выслушать, пожалеть, а то и прискакать на помощь со всех четырех лап, радуясь самой возможности встречи. Павлики застенчивы и полностью лишены намёков на мужскую привлекательность, зато их преданность не знает границ. Ухаживать за павликами несложно — они питаются надеждой. как именно питается павлик, никто не видел, но известно, что телефонный разговор в духе «привет, как поживаешь?» делает его сытым на неделю. Раз в месяц павликов следует выгуливать, но не далеко от дома, потому что в приличное место с павликами нельзя. Секс с павликом возможен. Но я считаю это извращением, вроде поцелуя с попугаем. Лично я с павликами не сплю.
Но если правда, что история музыки окончилась, что же тогда осталось от музыки? Тишина?
Как бы не так, музыки всё больше и больше, в сотни раз больше, чем в самые славные её времена. Она разносится из репродукторов на домах, из чудовищной звуковой аппаратуры в квартирах и ресторанах, из маленьких транзисторов, которые люди носят с собой на улицах.
Шёнберг умер, Эллингтон умер, но гитара вечна. Стереотипная гармония, затасканная мелодия и ритм, действующий тем сильнее, чем он монотоннее, — вот всё, что осталось от музыки, вот она, та самая вечность музыки.
— Это здание стоит сто тридцать два миллиона долларов, мисс Лейн, — сказал Бэрронс. — Изначально это имение строилось для арабского нефтяного магната, который умер до того, как строительство было закончено. Здесь во семь тысяч квадратных футов площади, это больше, чем частная резиденция в Букингемском дворце. В самом имении находятся анфилада из тринадцати спален, тренажерный зал, четыре дома для гостей, пять бассейнов, целый этаж, инкрустированный золотом, подземный гараж и площадка для вертолёта.
— И сколько человек здесь живёт?
— Один.
— Как грустно. Все это и лишь один человек, который может наслаждаться красотой. Какой тогда в ней смысл?
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Дом» — 3 521 шт.
