Цитаты в теме «дом», стр. 52
Если не верить, то, может, не сбудутся,
Чьи-то чужие мечты хороня,
Мёртвая осень, кривая распутица,
Манная каша продлённого дня —
Мимо прошаркают улицей замшевой,
В дом не зайдут: не почуют вины.
Только начнут у прохожих выспрашивать.
Только прохожим они не видны.
Жёсткому венику ссорой насорено,
Жёлтыми листьями устлана даль.
Снись понапрасну ненастными зорями,
Первым теплом из груди пропадай —
Вряд ли неверие это замолится
Болью ненужной, увядшей травой.
Только на сердце — калёным — глаголица.
Только из горла — простуженный вой.
Если не верить, то можно не чувствовать —
Просто зашторить сухие глаза.
(Эта ли доля желалась без устали?
Эту ли сказку забыли сказать?)
И равнодушно — пустую безделицу —
Выронить душу в негаданный снег.
Только зачем-то по-прежнему верится.
Только не в лучшее. И не для всех.
Он ушёл спокойно в тёплый дождь,
Чтобы больше не вернуться в этот дом.
Ты всю ночь одна чего-то ждёшь,
Плачь же, плачь о нём!
Всё пройдёт, но сколько стоит дождь,
Который смоет кровь, и кто оплатит счет?
Всё пройдёт, но сколько стоит дождь
И кто вернёт любовь, тем, кто ждёт?
Жизнь твоя, братишка, лишь табак,
Ночь — золото, а платят-то свинцом(?)
Он упал на мокрый тротуар,
Прямо в дождь лицом.
Всё пройдёт, но сколько стоит дождь,
Который смоет кровь и кто оплатит счёт?
Всё пройдёт, но сколько стоит дождь
И кто вернёт любовь, тем, кто ждёт?
Мы с Вами встретимся теперь уже случайно. Вы уезжаете — счастливого пути Вас тепловоз помчит в ночи отчаянно, а я один останусь позади. Вы уезжаете так быстро и так медленно, смешно, наверное, смотреть со стороны. Вы так милы и мысли Ваши ветрены. И Ваши дни событиями полны.
Вы уезжаете, слова уже все сказаны, что впереди, решили Вы давно. Мы обменяемся двумя пустыми фразами, Вы для приличия помашете в окно. Вы уезжаете, как жаль, что уезжаете — Вас дома ждёт семейное житьё. Вы мне писать и помнить обещаете — спасибо Вам за милое враньё.
Вы уезжаете и Ваши сновидения. В летящем поезде, как в озере вода. Вы уезжаете и все мои волнения. Увозите с собою навсегда. Вы уезжаете под мерное стучание, а я шагаю следом взять билет мы с Вами встретимся. Теперь уже случайно. Туда где Вы, билетов в кассе нет
Сменилось время года. И вот уже зима. Снег вроде бы я вижу впервые, но такое чувство, что это что-то прежде знакомое мне. Зимой светает поздно. Даже когда уходишь из дома, на улице все еще темно. Когда она влезает в свое тяжелое пальто, то становится похожей на большую кошку. Она, окутанная запахом снега, её тонкие замерзшие пальцы, шум черных туч, плывущих высоко в небе. Её душа, мои чувства, наша комната Снег поглощает все звуки, но только звук электрички, на которой она уехала, доносится до моих настороженных ушей. Я и, наверное, она.. и этот мир.. Кажется, мы любим его!..
Когда умер господин Набэсима Наохиро, господин Кацусигэ запретил слугам Наохиро совершать цуйфуку. Его посланец пошел в дом Наохиро и объявил об этом, но те, кто услышал эту новость, никак не могли с этим согласиться. Находившийся среди них Исима ру Унэмэ (которого позднее называли Сэйд-заэмоном), который сидел на самом низком месте, сказал; «Мне, как человеку более молодому, не подобает высказываться, но, я думаю, что то, что сказал господин Кацусигэ, разумно. Как человек, который ощутил на себе заботу господина еще в юные годы, я искренне согласился на цуйфуку. Но, услышав заявления господина Кацусигэ и посчитав их убедительными, я, независимо
от того, как поступят остальные, отказываюсь от мысли о цуйфуку и буду служить преемнику господина». Услышав это, все остальные последовали его примеру.
Когда Ойси Косукэ был в утитонин, поздно ночью какой-то неизвестный проник в ту половину, где находились комнаты служанок. На всех этажах поднялся переполох, и мужчины и женщины всех рангов начали бегать по дому — не видно было лишь одного Косукэ. Пока старшие служанки госпожи обыскивали помещения, Косукэ с мечом в руках стоял перед входом в спальню господина. В то время как остальные растерянно бегали по дому, он первым делом поспешил к своему господину и приготовился его защищать. Поэтому считается, что смотрел на вещи не так, как другие.
Человеком, который пробрался в дом, был Нарутоми Китибэй. Он вместе со своим сообщником, которого звали Хамада Итидзаэмон, был приговорен к смерти за прелюбодеяние.
Окубо Тоэмон из Сиода управлял делами в винной лавке, принадлежавшей Набэсима Кэнмоцу. Господин Окура. сын Набэсима Кай-но-ками, был калекой и не выходил за пределы своего дома в деревне Мино. Он давал приют борцам и любил драчунов. Борцы часто посещали близлежащие деревни и устраивали беспорядки.
Однажды они пришли в лавку Тоэмопа, стали пить сакэ и вести безрассудные разговоры, заставив Тоэмопа вступить с ними в спор. Он встретил их с копьем в руках, но, поскольку борцов было двое, они его зарубили.
Его сыну, Канносукэ, было пятнадцать лет, и он как раз трудился над уроками в Дзодзэйдзи, когда ему сообщили о случившемся. Примчавшись домой, он схватил короткий меч, который был длиной чуть больше локтя, вступил в бой с двумя взрослыми мужчинами и вскоре прикончил их обоих. Хотя Канносукэ получил тринадцать ран, он выздоровел. Позднее он был известен под именем Доко и, говорят, стал очень сведущим в массаже.
Хирано Гонбэй был одним из Воинов Семи Копий, которые в битве при Сидзугадакэ атаковали противника и взяли высоту. Впоследствии его пригласили стать одним из хатамото господина Иэясу. Однажды, когда господин Хосокава принимал его у себя дома, он сказал о нем следующее: «Храбрость господина Гонбэя не является секретом в Японии. Поистине жаль, что такого храброго человека поставили на такую низкую должность, как та, которую вы сейчас занимаете. Если бы вы стали моим слугой, я бы отдал вам половину своих владений». Не дав никакого ответа, Гонбэй неожиданно поднялся с места, вышел на веранду, повернулся лицом к дому и помочился. Затем он сказал: «Если бы я был слугой господина, я бы никогда не смог здесь помочиться».
Я шел туда, где заканчивается город. Я шел по шумным улицам, где разноцветные машины превращаются в черно-белых людей с грустными глазами, а огни магистралей слепят глаза и сводят с ума красавицу ночь. Я шел по пыльным крышам домов, где бродячие коты чуют шальную весну, а пугливые голуби едят из рук, наблюдая круглыми глазами за смешным неловким человеком, принесшим в карманах хлеб. Я шел по паркам, где симметричность цветов выверена до угловатости, но детский смех слышится намного чаще. Я шел туда, где заканчивается город. Туда, где мы с тобой сядем на берегу моря и будем смотреть в медленно алеющий горизонт, никуда не спеша, рассказывая друг другу пустяки и смеясь общим воспоминаниям. Но там, где кончался один город, начинался другой. И снова гудели машины, куда-то спешили поезда, люди торопились жить, сбивая ногами случайную росу, а кто-то снова хотел нас Мы прощались коротким рукопожатием, мы разбегались по делам, бесконечно отражаясь в вырастающих на глазах витринах, мы говорили о самом важном, но взлетал самолет и звук наших голосов таял А потом выпал снег. Словно бы из ниоткуда. Словно бы чудо. Просто однажды утром мы проснулись, вышли из дома, а города больше не было. Была степь, звездное небо под ногами, был свет и была тишина. И тогда я посмотрел наверх, пристально вглядываясь в синеву, и понял, где же заканчивается город.
Я бы мог остаться один, не ждать, не любить, не искать, не надеяться. Построить маленький дом на краю мира, зажечь камин, налить вина, открыть книгу. Я бы мог не думать о тебе, если бы.. Черт возьми, если бы в твоем смехе не проступал этот атональный джаз, если бы не прицельный свет близкой до боли души, бьющий по глазам, если бы не тело твое, закаленное звездопадом и степной травой, если бы не нежность эта, мурашками по спине Я мог бы. Но вместо этого мы будем танцевать. Включи музыку, ту самую, от которой душа начинает петь, судорожным ознобом разрисовывая горячую кожу, зажги мир, включи ее громче. Мы останемся вдвоем в этой музыке, мы завяжем глаза, мы потеряемся в наркотических звуках, скользящих движениях, мы превратимся в прикосновения. Мы займемся любовью в вакханических плясках света и тени, в бликах ночи и огня, мы научимся читать мысли, мы узнаем друг в друге себя А утром я заварю чай, прикурю, посмотрю в окно на мутную, пожравшую углы и линии непогоду, и подумаю: я мог бы остаться один, если бы умел дышать без тебя.
Взгляни на свое будущее, Кавендиш, Идущий Следом. Ты не будешь подавать никаких заявлений с просьбой о вступлении, но племя престарелых и без того зачислит тебя в свои ряды. Твое время перестанет поспевать за временем остального мира. Из-за этой пробуксовки кожа твоя растянется и истончает, так что станут едва ли ни видны дергающиеся органы и вены, похожие на голубые прожилки в рокфоре; скелет твой прогнется, волосы поредеют, а память выветрится. Выйти из дому ты осмелишься теперь только при дневном свете, избегая выходных и школьных каникул. Язык окружающих тоже убежит вперед, а твой, когда бы ты не открыл рот, будет выдавать твою племенную принадлежность. Элегантные женщины не будут тебя замечать. Торговцы, если только они не продают подъемники для лестниц или поддельные страховые полисы, не будут тебя замечать. Твое существование будут признавать только младенцы, кошки и наркоманы. Так что не растрачивай попусту своих дней. Быстрее, чем тебе представляется, будешь ты стоять перед зеркалом в доме престарелых, смотреть на свое тело и думать — старый пылесос, на пару недель запертый в чертов шкаф.
У моего народа есть две идиомы, которые я ненавижу, потому что они отражают самые скверные черты русского национального характера. В них причина всех наших бед, и пока мы как нация не избавимся от этих присказок, мы не сможем существовать достойно.
Первая отвратительная фраза, столь часто у нас употребляемая и не имеющая точного аналога ни в одном из известных мне языков: «Сойдет и так». Её употребляет крестьянин, когда подпирает покосившийся забор палкой; её говорит женщина, делая дома уборку; её произносит генерал, готовя армию к войне; ею руководствуется депутат, торопящийся принять непродуманный закон. Поэтому всё у нас тяп-ляп, на авось и «на живую нитку», как будто мы обитаем в своей стране временно и не обязаны думать о тех, кто будет после нас.
Вторая поговорка, от которой меня от души воротит, тоже плохо поддается переводу. «Полюбите меня черненьким, а беленьким меня кто угодно полюбит», любит повторять русский человек, находя в этой маскиме оправдание и расхлябанности, и этической нечистоплотности, и хамству, и воровству. У нас считается, что прикидываться приличным человеком хуже и стыднее, чем откровенно демонстрировать свое природное скотство. Русский хороший человек непременно «режет правду-матку», легко переходит на «ты», приятного собеседника с хрустом заключает в объятья и троекратно лобызает, а неприятному «чистит морду». Русский плохой человек говорит: «Все одним миром мазаны», «Всем кушать надо», «Все по земле ходим» или шипит: «Чистеньким хочешь быть?» А ведь вся цивилизация, собственно, в том и заключается, что человечество хочет быть «чистеньким», постепенно обучается подавлять в себе «черненькое» и демонстрировать миру «беленькое». Поменьше бы нам достоевско-розановского, побольше бы чеховского.
Я хочу рассказать о человеке и его мечте. Это был обыкновенный человек, живущий на планете Земля. И мечта у него была обыкновенная, простая, другой бы и за мечту её не посчитал уютный домик, маленькая машина, любимая жена и славные детишки. Человек умел не только мечтать, но и работать. Он построил свой дом, и дом даже получился не слишком маленьким. Встретил девушку, которую полюбил, и она полюбила его. Человек купил машину – чтобы можно было ездить в путешествия и быстрее возвращаться домой. Он даже купил ещё одну машину – для жены, чтобы та не слишком скучала без него. У них родились дети: не один, не двое, а четверо прекрасных, умных детей, которые любили родителей. И вот, когда мечта человека исполнилась, ему вдруг стало одиноко. Его любила жена, его обожали дети, в доме было уютно, и все дороги мира были открыты перед ним. Но чего-то не хватало. И однажды, тёмной осенней ночью, когда холодный ветер срывал последние листья с деревьев, человек вышел на балкон своего дома и посмотрел окрест. Он искал свою мечту, без которой стало так тяжело жить. Но мечта о доме превратилась в кирпичные стены и перестала быть мечтой. Все дороги лежали перед ним, и машина стала лишь сваренными вместе кусками крашеного железа. Даже женщина, спавшая в его постели, была обычной женщиной, а не мечтой о любви. Даже дети, которых он любил, стали обычными детьми, а не мечтой о детях. И человек подумал, что было бы очень хорошо выйти из своего прекрасного дома, пнуть в крыло роскошную машину, помахать рукой жене, поцеловать детей и уйти навсегда Он спустился в спальню, лёг рядом с женой и уснул. Не сразу, но всё-таки уснул. И старался больше не выходить из дома, когда осенний ветер играет с опавшей листвой. Человек постиг то, что некоторые узнают в детстве, но многие не понимают и в старости. Он осознал, что нельзя мечтать о достижимом. С тех пор он старался придумать себе новую мечту, настоящую. Конечно же, это не вышло. Но зато он жил мечтой о настоящей мечте.
Заезжает Трент, рассказывает, как «парочка еврейских принцесс истеричек» якобы видели в Бель Эр каких то монстров; идет разговор об оборотнях. Кто то из принцессиных подружек будто бы исчез. Вчера вечером в Бель Эр шел розыск, ничего не нашли, за исключением – здесь Трент ухмыляется – трупа изуродованной собаки. Еврейские принцессы, которые, по словам Трента, «вообще без башки», поехали ночевать к подруге в Энчино. Трент говорит, что у еврейских принцесс, видимо перепивших диетколы, была своего рода аллергическая реакция. Может быть, соглашаюсь я; но история меня тревожит. После ухода Трента я пытаюсь позвонить Джулиану, но никто не отвечает, я пытаюсь понять, где бы он мог быть. Вешаю трубку, уверенный, что слышу, как кричат в соседнем доме, ниже по каньону, закрываю окно. Еще слышен собачий лай, «KROQ» играет старую песню Doors , на тринадцатом канале «Война миров», я переключаю на какую-то религиозную программу, где проповедник вопит: «Дайте Господу вас использовать. Господь хочет вас использовать. Расслабьтесь и позвольте Ему вас использовать, вас использовать. Расслабьтесь, – продолжает он свое песнопение. – Использовать вас, использовать». Я пью джин с подтаявшими кубиками льда и, кажется, слышу, как кто то ломится в дом. Дэниел по телефону говорит, что это, вероятно, мои сестры, пытающиеся достать что нибудь выпить; из теленовостей я узнаю, что вчера ночью на холмах четверо были забиты насмерть, и большую часть ночи не сплю, глядя в окно на задний двор и ожидая оборотней.
песня Вячеслава Малежика. Если найду - "повешу" на стенуМАДАМ
Как тесен мир, особенно в апреле,
Когда наш город — как большой вокзал.
Мадам, а Вы совсем не постарели,
Лишь погрустнели чуточку глаза.
Мой ангел, я Вас помнил эти годы
(Любимых помнят, хоть и предают).
Сознаюсь Вам, устал я от свободы,
А слабых в плен и ведьмы не берут
Виноват, мадам, виноват,
Не сберег я Вас в вихре лет.
У меня глаза на закат,
А у Вас — на рассвет
Заневестится ночь в моих,
Подбоченится в Ваших день.
Поздно строить дом на двоих,
Как-то боязно, что-то лень.
Рискованно, но все-таки по моде
Одеты Вы, и речь la politesse.
Мадам, а я так жутко старомоден,
Как фрак екатерининских повес.
Виноват, мадам, виноват,
Не сберег я Вас в вихре лет.
У меня глаза на закат,
А у Вас — на рассвет
Заневестится ночь в моих,
Подбоченится в Ваших день.
Поздно строить дом на двоих,
Как-то боязно, что-то лень.
Опять уйду от Вас, сутуля плечи.
Душа — не бездна, время — не бальзам.
Я вечной мукой сердце обеспечил,
За что и благодарен Вам, мадам
ездить на пикник, спать после обеда на берегу реки, есть персики, креветки, круассаны, слипшийся рис, плавать, танцевать, покупать себе туфли, белье, духи, читать газету, глазеть на витрины, ездить на метро, следить за временем, пихать тебя в постели, чтобы ты подвинулся, стелить белье, ходить в Оперу, съездить в Бейрут, в Вену, посещать бега, ходить за покупками в супермаркет, готовить барбекю, злиться, потому что забыл уголь, чистить зубы одновременно с тобой, покупать тебе трусы, стричь газон, читать газету из-за твоего плеча, отнимать у тебя арахис, ходить по погребкам на Луаре и в Хантер-Вэлли тоже, идиотничать, трепаться, познакомить тебя с Мартой и Тино, собирать ежевику, готовить еду, съездить еще раз во Вьетнам, поносить сари, будить тебя, когда ты храпишь, сходить в зоопарк, на блошиный рынок, поехать в Париж, в Лондон, в Мелроуз, на Пикадилли, петь тебе песенки, бросить курить, попросить тебя подстричь мне ногти, покупать посуду и всякую ненужную всячину, есть мороженое, смотреть на людей, выиграть у тебя в шахматы, слушать джаз, регги, танцевать мамбу и ча-ча-ча, скучать, капризничать, дуться, смеяться, щекотать тебя, приручить тебя, подыскать дом с видом на луг, где пасутся коровы, нагружать доверху тележки в супермаркетах, побелить потолок, сшить шторы, часами сидеть за столом с интересными людьми, дергать тебе за бородку, подстричь тебе волосы, полоть сорняки, мыть машину, любоваться морем, перебирать барахло, звонить тебе снова и снова, ругаться, научить вязать и связать тебе шарф, а потом распустить это уродство, подбирать бездомных кошек, собак, попугаев, слонов, брать напрокат велосипеды и не кататься на них, валяться в гамаке, перечитывать бабушкины комиксы 30-х годов, перебирать платья Сюзи, пить в тенечке «Маргариту», жульничать, научиться гладить утюгом, выбросить утюг в окно, петь под дождем, сбегать от туристов, напиться, выложить тебе все начистоту, а потом вспомнить, что этого делать нельзя, слушать тебя, держать за руку, подобрать утюг, слушать песни, ставить будильник, забывать чемоданы, остановиться на бегу, выбрасывать мусор, спрашивать, любишь ли ты меня по — прежнему, ссориться с соседкой, рассказывать тебе о моем детстве в Бахрейне, описывать перстни моей няньки, запах хны и шариков амбры, делать наклейки для банок с вареньем
Когда Уэно Риэй работал в Эдо и надзирал над ведением бухгалтерских книг, у него был молодой помощник, с которым он тесно общался. В первую ночь восьмого месяца он пошел пить с Хасимото Таэмоном, надзиравшим над пехотинцами, и так напился, что потерял здравый смысл. Он сопроводил своего помощника домой, обмениваясь с ним по дороге пьяными репликами, и, когда они пришли, Риэй объявил, что собирается зарубить помощника. Помощник оттолкнул от себя кончик ножен Риэя. Они схватились, и оба упали в канаву, причем помощник оказался сверху. В это время прибежал слуга Риэя и спросил: «Господин Риэй сверху или снизу?»
Когда Риэй ответил: «Я снизу!», слуга ударил помощника мечом. Тот поднялся и, поскольку его рана оказалась легкой, убежал.
Когда этот случай подвергся разбирательству, Риэя посадили под стражу в тюрьму Наэкияма и приговорили к смертной казни через отсечение головы. До этого, когда его назначили в Эдо и он жил в снятом в наем доме в районе, где селились торговцы, один слуга воспротивился ему, и он его зарубил. Но тогда он действовал достойным образом, и люди говорили, что он повел себя как мужчина. Однако на этот раз его действия были возмутительны и, вне всяких сомнений, ничем не оправданы.
Если хорошо подумать обо всем этом с начала до конца, напиться до такой степени, чтобы обнажить свой меч,— значит проявить не только малодушие, но и отсутствие решимости. Слуга Риэя был родом из Таку, но его имя сейчас никто не помнит. И он, хотя был представителем низших сословий, оказался человеком храбрым. Говорят, что, пока шло разбирательство, Таэмон покончил с собой.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Дом» — 3 519 шт.
