Цитаты

Цитаты в теме «ложь», стр. 61

Есть новый вид «застенчивых» парней: стесняются быть чуточку умней, стесняются быть нежными к любви. Что нежничать? Легли, так уж легли. Стесняются друзьям помочь в беде, стесняются обнять родную мать. Стараются, чтоб их никто, нигде не смог на человечности поймать. Стесняются заметить чью-то ложь, как на рубашке у эпохи — вошь, а если начинают сами лгать, то от смущения, надо полагать. Стесняются быть крошечным холмом, не то чтобы вершиной: «Век не тот »Стесняются не быть тупым хамлом, не рассказать пошлейший анекдот. Стесняются, чья совесть нечиста, не быть Иудой, не продать Христа, стесняются быть сами на кресте —неловко как-то быть на высоте. Стесняются карманы не набить,стесняются мерзавцами не быть,и с каждым днем становится страшней среди таких «застенчивых» парней.
Ведь это иллюзия, будто юность всегда счастлива, — иллюзия тех, кто давно расстался с юностью; молодые знают, сколько им приходится испытывать горя, ведь они полны ложных идеалов, внушенных им с детства, а придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьет их и ранит. Молодежи начинает казаться, что она стала жертвой какого-то заговора: книги, подобранные для них взрослыми, где все так идеализировано, разговоры со старшими, которые видят прошлое сквозь розовую дымку забвения, — все это готовит их к жизни, совсем не похожей на действительность. Молодежи приходится открывать самой, что все, о чем она читала и о чем ей твердили, — ложь, ложь и ложь; а каждое такое открытие — еще один гвоздь, пронзающий юное тело, распятое на кресте человеческого существования. Удивительнее всего, что тот, кто сам пережил горькое разочарование, в свою очередь, помимо воли, поддерживает лживые иллюзии у других.
— Велика ли она, эта любовь? Откажетесь ли вы ради нее от своего бога? Что сделал для вас Иисус? Что он выстрадал ради вас? За что вы любите его больше меня? За пробитые гвоздями руки? Так посмотрите же на мои! И на это поглядите, и на это, и на это — Он разорвал рубашку, показывая страшные рубцы на теле. — Padre, ваш бог — обманщик! Не верьте его ранам, не верьте, что он страдал, это все ложь. Ваше сердце должно по праву принадлежать мне! < > Я перенес все и закалил свою душу терпением, потому что стремился вернуться к жизни и вступить в борьбу с вашим богом. Эта цель была моим щитом, им я защищал свое сердце, когда мне грозили безумие и смерть. И вот теперь, вернувшись, я снова вижу на моем месте лжемученика, того, кто был пригвожден к кресту всего-навсего на шесть часов, а потом воскрес из мертвых. Padre, меня распинали год за годом пять лет, и я тоже воскрес! Что же вы теперь со мной сделаете? Что вы со мной сделаете?..
Это так больно.
Зачем они лгут?
Больно, как будто в спину пальба из ружей,
Больно проснуться утром уже не нужным.

Больно, когда стреляя, уже бегут.
У тех, кто во лжи послабей, когда они лгут, опускаются вниз ресницы.
Да слово вот только не воробей. И я не совсем похожа на птицу.
Зачем они лгут, когда так уже через край?

Ведь это так больно
А, может, они не знали?
И тогда ты похож на старый трамвай.
И тебя скоро спишут

Уже списали
Зачем они лепят пощечины по щекам?
Ведь это так больно, особенно в холод.
Зачем расставляют будто на зверя капкан,

И ждут тебя тихо
И верный находят повод
Это так больно! Зачем они лгут?
Потом убегают, куда — неизвестно.

А время, как доктор, наложит бинты и жгут.
Клади лучше трубку, раз ты не умеешь честно
Зачем они лгут — каждый год, по привычке — в май?
Зачем они крутят на обе монеты медали?

И тогда ты похож на старый трамвай
И Меня скоро спишут
Да что там,
Уже списали.
То ли март, то ли просто какой-то сглаз.
То ли муть, то ли просто сдавило грудь.
И семнадцатый вечер в который раз
Он застрял в непогоде.

Такая жуть!
А Она загибалась тогда в плечах,
Понимая и зная, что это ложь.
Но включался внутри какой-то рычаг,

И Она говорила:
«Конечно, дождь »
И за волосы брала тогда тоска.
Все мечты уходили в глаза, назад.

Оправданием била в нутро доска: «Он
Давно не чинил тормоза »
И хотелось рыдать на плече подруг.
Так хотелось, что ныл и болел кадык!

Так хотелось сказать: «Да пошел ты,
друг!».
Только кто-то вдруг отнял язык
По дождю волочившись до темноты,
Так хотелось ее чтоб везли, несли.

А в округе — зонты, у мостов коты.
И дороги винты. И чулки сползли.
Все не в лад, и не так, и плечё печет.
И прохожих глаза, как лучи узи.

На его отговорки бормочет: " Черт.
Только долго не тормози »
И дыхания сбитая частота. По ногам
От тумана — мурашек дрожь.

А внутри — пустота, темнота. Ломота
А на улице — дождь. Дождь
Ходжа Насреддин однажды появился при дворе в роскошном тюрбане и попросил денег на благотворительность.
— Пришел просить денег, а сам носишь такой великолепный и, без сомнения, очень дорогой тюрбан, — ответил ему властелин.
— Сколько стоит эта необыкновенная вещь?
— Пятьсот золотых, — отвечал ему суфийский мудрец.
— Это ложь, — прошептал на ухо повелителю его визирь. — Ни один тюрбан не может стоить таких денег.
Однако Насреддин стоял на своем:
— Я пришел сюда не только просить, но и договариваться. Я заплатил такие деньги за тюрбан, ибо знал, что во всем подлунном мире только наш повелитель сможет купить его за шестьсот золотых. Чтобы полученный доход я мог обратить в пользу неимущих.
Польщенный султан выплатил требуемую сумму. А мудрец, выходя из дворца, сказал визирю:
— Ты прекрасно знаешь, сколько стоит тюрбан, а вот предел, до которого доводит человека его суетность, известен мне одному