Цитаты в теме «миг», стр. 36
Итак, согласно этикету, при встрече с Повелителем Догевы я должна была: 1) согнуться в земном поклоне, 2) назвать его полное имя и титулы, 3) дождаться вопроса, 4) назвать свое имя и цель прибытия, 5) вознести хвалу небесам за то, что они даровали мне сей светлый миг встречи, 6) пообещать хорошо себя вести и 7) униженно попросить позволения остаться в Догеве, пока не надоем. И, рассыпавшись в изъявлениях благодарности (даже если получу пинок под зад), отвесить еще один поклон и церемониально вручить свиток.
Вместо этого я пустила на него разгоряченную кобылу, без разрешения перешла на панибратское «ты», забросала дурацкими вопросами, забыла его полное имя и призналась, что не жажду его вспоминать. В общем, хуже некуда.
Мир совершенен в каждый свой миг, все грехи уже несут в себе своё отпущение, во всяком малом дитяти уже присутствует старец, во всяком новорождённом младенце — смерть, во всяком умирающем — вечная жизнь. Ни одному из людей невозможно увидеть, сколь далеко иной продвинулся на своём пути, в разбойнике и азартном игроке поджидает Будда, в брахмане поджидает разбойник. Я убедился телом и душою, что грех был мне весьма необходим, я нуждался в любострастии, в стяжательстве, в тщеславности и позорнейшем отчаянии, чтобы научиться отречению от противодействия, чтобы научиться любить мир, чтобы не сравнивать его более с неким для меня желанным, мною воображаемым миром, вымышленным мною образом совершенства, а оставить его таким, каков он есть, и любить его, и радоваться собственной к нему принадлежности
Я не знаю, кто ввел меня в этот мир, ни что это за мир, ни кто я такой. Я невежествен во всем. Не знаю, что такое мое тело, мои чувства, моя душа, ни даже та часть меня, которая придумывает то, что я говорю, размышляет обо всём и о самой себе, но знает себя не лучше всего остального. Вижу пугающие просторы Вселенной вокруг себя, а я привязан к одному уголку этого широчайшего пространства и не знаю, почему нахожусь в этом месте, а не в другом. Не знаю и того, почему отпущенный мне краткий срок должен прожить именно в этот, а не в другой отрезок вечности, которая была до меня и останется после меня. Вижу бесконечности со всех сторон; они окружают меня как песчинку, как тень, которая появляется на миг и больше не возвращается. Я знаю лишь то, что должен умереть, но меньше всего знаю о смерти, которой не могу избежать.
первый враг — страх. Это могущественный и коварный противник. Страх подстерегает за каждым поворотом пути, и, если человек дрогнет и побежит, его исканиям приходит конец.
— Что с ним случится?
— Ничего, но он уже ничему не научится, никогда не обретет знания. Он может стать забиякой и хвастуном, может стать безвредным запуганным человечком, но в любом случае он побежден. Первый враг пресечет все его стремления.
— А как преодолеть страх?
— Очень просто: не убегать. Ты не должен поддаваться страху, а делать вопреки ему следующий шаг в учении, потом еще один и еще Пусть страх тебя переполняет, все равно останавливаться нельзя. Таково правило. И тогда настанет момент, когда первый враг отступит. Ты обретешь уверенность в себе, твоя целеустремленность окрепнет, учение перестанет казаться пугающе трудным. И когда настанет этот радостный миг, ты решительно скажешь, что победил своего первого врага.
Большенство же смертных такой укорененности лишены, их жизни можно уподобить кляксам, растекающимся вокруг точек, где в данный миг находятся их тела — такие смертные либо предвосхищают будущее, либо стараются вернуться в прошлое. Их поглощенность тем, что может совершиться, такова, что способность распозновать совершающееся они проявляют лишь тогда, когда обращаются к нему в качестве совершающегося. Все это слегка запутано, но такой тип людей распространен наиболее широко. Они боятся потому, что подсознательно знают, что их ждет, и чаще всего их ожидания сбываются.
В луче света пляшут пылинки. Танец их прост и незатейлив. Они кружатся, взмывают, чтобы опуститься, сталкиваются, чтобы спустя миг разлететься в разные стороны. Прах к праху, свет к свету. За их танцем можно наблюдать вечно. Но вечность – фигура речи, не более. Во тьме космоса пляшут солнца. Танец их сложен и грандиозен. Они летят, вспыхивают, чтобы погаснуть, сжимаются, чтобы взорваться и прожечь насквозь шелковую подкладку мироздания. Мрак к мраку, свет к свету. Звезды-слоны, звезды-кони, звезды-олени – части вселенской карусели. Но карусель – фигура речи, не более. В органической каше, густо замешанной на страхе и страсти, булькают люди. Их бульканье похоже на кваканье жаб в пруду. Они кипят, развариваются, преют, сдабриваются маслом, ложатся бок-о-бок; ах, эти мелкие людишки заварят кашу, уж будьте уверены Крупинка к крупинке, судьба к судьбе. Где-то там, в общей кастрюле, на дне – я. Я – тоже фигура речи. Не более.
И в этот миг раздался телефонный звонок
Никто не мог звонить ей в этот час. Дитер уже звонил накануне вечером, сухо осведомился – как она долетела, была ли в галерее и не успела ли за двадцать минут встречи испортить отношения с куратором
Но телефон все звонил И она сняла трубку.
– Hello? Yes?
В ответ молчали Но это молчание почему-то не позволяло прервать связь, словно по подвесному мосту к ней шел кто-то близкий, кто вот-вот достигнет этого края, проявится голосом, улыбкой
– Yes? Hello? Who is it?
Молчание Но к ней шли, она знала это, чувствовала Ее искали где-то там, пытались дотянуться Тогда она тихо проговорила по-русски:
– Это я Я здесь слушаю тебя
И захлебнувшись, на том конце оборвалась связь, раздались короткие гудки
Но все это было уже неважно! Ей вдруг полегчало, ушло наваждение
Каждая прошлая секунда со всем тем, что в ней было, исчезает, и ни один человек не знает, каким он будет в следующую. И будет ли вообще. И не надоест ли господу Богу создавать одну за другой эти секунды со всем тем, что они содержат. Ведь никто, абсолютно никто не может дать гарантии, что следующая секунда наступит. А тот миг, в котором мы действительно живем, так короток, что мы даже не в состоянии успеть ухватить его и способны только вспоминать прошлый. Но что тогда существует на самом деле и кто такие мы сами?
Девушка, рядом с которой не чувствуешь времени: каждый миг пульсирует яркой, незабываемой вспышкой и одновременно длится целую жизнь, дарующую возможность влюбляться снова и снова. Рядом с которой в ливень не замечаешь мутных потоков под ногами, но видишь эфирные низки стекляруса и ищешь в тучах позолотивший их солнечный луч. С которой не страшно урагана, бьющей в порог молнии, дробящего о ветхую крышу града; с которой одинаково легко посмеяться, погрустить или просто помолчать; целовать её, обнимать, держать за руку, строить дом, сажать яблони, выбирать имя для сына Рядом с которой чувствуешь себя мужчиной, нужным, единственным и незаменимым.
Если бы это было возможно, мисс Манетт, что вы способны были бы ответить на чувство такого беспутного, погибшего, ни на что не годного, спившегося забулдыги, как я, – а вы ведь знаете, что я такой и есть, – то каким бы счастливцем он ни почувствовал себя, он в тот же час, в тот же миг сказал бы себе, что он не может принести вам ничего, кроме горя и нужды, что он обречет вас на страдания, заставит вас горько каяться, погубит вас, опозорит, потащит за собой на дно. Я очень хорошо понимаю, что вы не можете питать ко мне никаких нежных чувств, я этого и не прошу. Я даже благодарен судьбе, что этого не может быть.
Ральф стоял и смотрел на него, как немой. На миг привиделось — снова берег окутан теми странными чарами первого дня. Но остров сгорел, как труха, Саймон умер, а Джек Из глаз у Ральфа брызнули слёзы, его трясло от рыданий. Он не стам им противиться; впервые с тех пор, как оказался на этом острове, он дал себе волю, спазмы горя, отчаянные, неудержимые, казалось, сейчас вывернут его на изнанку. Голос поднялся под чёрным дымом, застлавшим гибнущий остров. Заразившиеся от него, другие дети тоже зашлись от плача. И, стоя среди них, грязный, косматый, с неутёртым носом, Ральф рыдал над прежней невинностью, над тем, как темна человеческая душа, над тем, как переворачивался тогда на лету верный мудрый друг по прозвищу Хрюша.
Я думала, что никогда уже не буду подчиняться Тристену Хайду, но как я могла сопротивляться, когда он наклонился ко мне и прильнул ко мне губами? Я осознавала, что снова вселяю мрак в его душу, превращаю его в чудовище, но в моем поцелуе была такая нежность и желание, и на миг мне показалось, что мы с ним представляем собой единое целое. Как будто у нас на двоих была одна жизнь и одно дыхание, и как будто его сила стала и моей силой, не важно, остался ли он человеком или превратился в зверя. На миг я стала частью Тристена, а он — частью меня.
— Сомневайся в Боге, сомневайся в людях, сомневайся во мне, если хочешь, — сказал Стенио, становясь перед ней на колени, — только не сомневайся в любви: не сомневайся в сердце своем, Лелия! Если ты должна сейчас умереть, если мне суждено потерять тебя, мука моя, мое сокровище, моя надежда, дай мне по крайней мере поверить в тебя на час, на миг. Увы! Неужели ты умрешь так, что я даже не увижу тебя живой? Неужели я умру с тобой, и ты, та, которую я обнимал, останешься для меня только грезой? Господи! Неужели любовь существует только в сердце, которое стремится, в воображении, которое страдает, в снах, которые баюкают нас ночами, когда мы одни? Неужели это неуловимое дыхание ветра? Неужели это метеор, который сверкнет и исчезнет? Неужели это слово? Что это такое, Господи? О небо! О женщина! Неужели вы так и не скажете мне, что же это такое!
Религия Для меня это что-то вроде огромного шарообразного облака, в центре которого скрыта тайна.
Облако, громадное как планета, а может быть, и как вся Солнечная система. Не исключено, что оно чрезмерно велико, и его поперечник следует измерять в световых годах. И каждая из религий прилепилась к поверхности этого облака. Одна вера на миг заглядывает внутрь сферы на своем месте, вторая на мгновение видит то, что под ней. И так продолжается до бесконечности. Однако никому не дано узреть того, что расположено в самом сердце. Или, как говорил мой говнюк зять, который, как тебе известно, атеист: вся эта муть изобретена как успокоительное средство для человеческой расы. Каждый знает, что помрет, а религия преподносит ему свою Большую Ложь. Что за «Большая Ложь», можешь спросить ты. Отвечаю: бессмертие.
А мир построен так, что «никогда» повторяется в каждый миг жизни, пожалуй, это единственное неотвратимо повторяющееся. Может быть, по-настоящему человек только тот, кто нашел в себе силу совместить глубокое чувство и это беспощадное «никогда». Прежде, да и теперь, многие старались разрешить это противоречие борьбой с чувством. Если впереди «никогда», если любовь, дружба — это всего лишь процесс, имеющий неизбежный конец, то клятвы в любви «навеки», дружбе «навсегда», за которые так цеплялись наши предки, наивны и нереальны. Следовательно, чем больше холодности в отношениях, тем лучше — это отвечает истинной структуре мира.
Математика — вертикальное сооружение, которое, в отличие от архитектурной постройки, рухнет, если хоть один математический кирпичик окажется битым. Допусти в системе невиннейшую погрешность — и пиши пропало, в ней уже ничему нельзя доверять. По сути, теорема логики утверждает: если в систему вкралась хоть одна ложная теорема — неважно, о чем она, — этого будет достаточно для доказательства, что 1 = 2. Говорят, однажды некий скептик припер к стенке логика Бертрана Расселла, желая возразить против этой уничтожающей теоремы (хотя в итоге говорил об обратном). «Вот что, — рявкнул усомнившийся, — допустим, 1 равно 2, докажите, что вы — Папа Римский». Расселл, по свидетельствам, задумался на миг, после чего ответил: «Папа и я — двое, следовательно, Папа и я — одно».
С несказанной горечью думал он об Илоне: она ушла из жизни, бросила его в беде, она умерла, что ж, умереть – это проще простого. Её место было рядом с ним, и на миг ему показалось, что она могла остаться в живых, если бы захотела. Но она поняла, что лучше не заживаться на свете, что не стоит жить ради кратких мгновений земной любви, когда есть иная, вечная любовь. Да, она многое поняла, куда больше, чем он, и он чувствовал себя покинутым, обманутым, зная, что вернется домой, будет жить без неё, будет читать, работать понемногу и молиться господу в утешение, нет, он не станет вымаливать у бога того, что бог не может дать, не может потому, что любит людей.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Миг» — 877 шт.
