Цитаты в теме «нож», стр. 21
С кем ты нынче, мой сердечный?
Рядом кто во тьме звереет
От рулады бесконечной
И от храпа сатанеет?
Чьи глаза горят как плошки,
Потухая над носками,
Где ты дырки, как окошки,
Вытер, походя, ногтями?
Нет, увы, не я! Другая
Целый день стучит ножами,
Для твоих зубов строгая
Прорву мяса с овощами.
Почему ее ты, боже,
Отпустил по магазинам
Бегать, не жалея ножек,
За пудовою корзиной?
Ах, везучка! Ты всё дома,
На диване рядом с мужем.
Никаких почти знакомых,
Прочь театр и с другом ужин!
И теперь не в мои уши
Льется брань его про Думу,
Что страну вконец разрушит
По законам скудоумным.
Мои ушки так азартно
Глюка слушают и Листа.
Глазки я вожу в театры,
А не в кухню к жирным мискам.
Всё из рук, что тяжелее,
Вырывают кавалеры.
Ножки ходят по музеям,
И растет моя карьера.
Ай, разлучница, спасибо!
Рабство у тебя в активе,
Ну, а я свободна, ибо
Нет теперь меня счастливей!
Все слова его добрые — словно по шее водит тупым ножом,
Я никому не умею жаловаться, потому что у меня всё хорошо.
Но когда вечером пары сидят и греют друг друга в трамвае —
Я очень медленно умираю.
Мне не холодно ни черта — ото льда на пальцах часто бывает ожог,
Я никому не хотела плакаться, потому что у меня всё хорошо.
Я такая целая, потому что меня никто ни капельки не берёг.
Ты за что так со мною, Бог?
Алкоголики не живут без вина, она без тебя, земля без луны, я без стихов,
Эта осень, я знаю наверняка, прикончит во мне последние остатки мозгов.
Не пиши мне. ради всего святого, пожалуйста, никогда больше мне не пиши-
Это медовый месяц я устроился на работу без болезней растут малыши.
Солнце умещается в лампе, вода в стакане, космос в окне —
Открыла форточку, чуть не упала, зато свежо.
Как мне невыносимо в этом мире без тебя хорошо
Как невыносимо хорошо мне.
Я жду звонка, я очень жду звонка.
Вся жизнь свелась к сплошному ожиданию.
Над телефоном вновь дрожит рука,
Простой мелодии безумное желанье.
И кажется вот - вот он зазвонит.
И номер не знакомый я узнаю.
А сердце упадет и вновь взлетит,
Я так хочу, я этого желаю!
Но тишина ножами режет слух,
И соль предательски скопилась на ресницах.
И пульсом мысль, скорей бы, просто вдруг,
Мне позвонил, тот, что ночами снится.
Как гром с небес, как звонкий благовест,
Раздастся вдруг звонок, такой желанный,
Я знаю, чудеса на свете есть.
Он позвонит, мой самый долгожданный.
Я жду звонка, я очень жду звонка.
И день и ночь, и каждую минуту.
Над телефоном вновь дрожит рука.
Но я не уставая верю в чудо!
Когда мне хочется лечь на дно,
Закрыться на все замки,
Когда мне кажется, что темно,
И выжжены маяки,
Прогорклым маслом пропахла жизнь,
Как кухня в дурном чаду
Я больше, мам, не шепчу «Держись!».
Я просто встаю. Иду.
Какие, мама, к чертям, ножи?
Твой Андерсен, мама, стар.
Не так уж сложно себя сложить,
Гораздо труднее встать
С постели, темной, глубокой
Меня не буди пока.
Созрели знаки моей беды
И капают с потолка.
Я, мама, сильнее, чем я могу,
Я выбью стекло, прости.
Краду, желаю, кривляюсь,
Лгу — чтоб было, к чему идти.
Ползти, вцепившись в обрывки фраз,
Поводья в глухой степи
Ты спой мне мама, в последний раз -
«Спи, моя радость, усни».
Тихое страдание, звуки страданий, встряхивают яд — любовь меня покинула.. Теперь мой мир был другой с предательской тишиной, с мудрыми, чужими глазами, которые не видят зла. Темный день.. я не живу в ночи Ты убиваешь себя! Острым ножом, из тех, кто за тобой наблюдает. Разве это была моя вина? Я признаю свою огромную вину, такую же большую как боль. Это был превосходный выход, по которому я вышла, мой любимый. Очень тихий выход. Который унес меня в смерть я была так забыта другими, что это было большое везение. Ты убиваешь себя! Есть те которые тебя больше не забудут. Я взяла их крепкую руку. Я здесь, что-бы они жили.
Ты знаешь, как сходят с ума,
Утопая, в тоске, когда на изломе душа,
И ни капли надежды,
Когда над тобою смеются глупцы и невежды.
И боль разделить бы,
Но только неведомо с кем?
Что можешь ты знать
О бессонных безликих ночах,
Что между собой, до безумия,
Мучительно схожи,
Когда на коленях ты молишь:
«Дай силы мне, Боже!»
А в горло вцепился нежданно-негаданно страх.
Тебе не услышать, как сердце трепещет в груди
И бьется о ребра измученной раненной птицей.
Такое тебе и в кошмаре ночном не приснится.
И нет больше солнца, стеною дожди и дожди.
Ты в сытости жизни своей никогда не поймешь
Ни цену слезам, ни печальную горечь разлуки.
Ты к боли моей прикоснулся, но сразу же руки отдернул,
Как будто бы та — раскалившийся нож.
Не надо тебе ничего понимать,
Милый мой! Живи, как живешь,
Бог прощает любые обиды.
Слова не нужны.
Все банально, нелепо, избито.
Сгорело дотла
И осыпалось серой золой.
Хоть порвись на клочья, хоть наизнанку вывернись —
Не спасти, да что там, просто не удержать.
У неё в глазах живёт золотая искренность,
Что куда больнее выстрела и ножа.
У её кошмаров — запах вина и жалости,
У бессонниц — привкус мёда и молока.
Будешь плакать? Пить коньяк? Умолять? — Пожалуйста.
Только лучше молча выпей ещё бокал.
Безысходность дышит яблоком — до оскомины,
Голубые луны светятся горячо.
Ей судьба давно отмерена и присвоена
Инвентарной биркой-лилией на плечо.
Да куда ты — брось рюкзак, не спеши, успеется.
Положи на место ключ я сказала — брось!
Это ей — дорожный знак, ветряные мельницы
И чужие жизни, прожитые насквозь.
А тебе — июльский вечер в саду под вишнями.
Сигарета, тремор пальцев, искусан рот.
Это больно, чёрт возьми, становиться лишним, но
Потерпи, пройдёт. А может быть нет, пройдёт.
Кошки не молятся Богу -
Глупый, бессмысленный труд.
Сами себе понемногу
Лапами крыши скребут.
Что им от этого - хуже?
Кто их накажет потом?
Господи, на х... ты нужен
С пряником тут и кнутом!
Будни - кошмарная штука:
Без урагана - ни дня.
Где твои ангелы, сука,
Что успокоят меня -
Те, что отнимут тревогу,
Те, что обнимут любя?
Кошки не молятся Богу.
Кошка - сама за себя.
Правильно, кошка, не слушай
Траченных молью святош:
Словом не вылечишь душу,
Слово - ловушка и нож.
Иже еси на карнизе,
Прыг! - и никто не судья...
Кровь не нуждается в визе,
Брызнув за грань бытия.
Кошка,я следом, я скорой
Тенью рвану за тобой.
К дьяволу все семафоры!
Все фонари - на убой!
Сами прочертим дорогу - в ночь,
в навинечие, во тьму...
Кошки не молятся Богу.
Да и вообще никому.
Я беззвучьем оглушена —
Ветер стих — и умолкли птицы
Необъятная тишина
Опускается на ресницы.
Из давнишних погасших снов
В цепенеющее сознанье
Пробирается холод слов,
Горько брошенных на прощанье
Лунный луч у щеки лежит
На остывшей подушке, рядом —
Тени чёрные, как ножи,
Режут прошлое без пощады —
И в осколке любви былой,
Так неслышен и так бесцветен,
Отражается голос твой
Отголоском тепла и лета
Разливает прохладу ночь,
Всё надеется: «Может, если »
Но минувшему не помочь,
Не вернуть ни цвета, ни песни —
Я беззвучием оглушена —
Ветер стих — и умолкли птицы
Необъятная тишина
Опускается на ресницы.
Лунный луч у щеки лежит
На остывшей подушке, рядом —
Тени чёрные, как ножи,
Режут прошлое без пощады —
И в осколке любви былой,
Так неслышен и так бесцветен,
Отражается голос твой
Отголоском тепла и лета.
Ему так положено — быть для Неё никем:
Первой капелью, мартовским сквозняком.
Мальчик, с душой, похожей на манекен.
Словно удача, что держишь в одной руке
И отпускаешь, на счастье одним гудком.
Ему так положено — кофе и коньячок.
Мысли тягучие. Сладкая карамель.
Девочки пишут.[Вот только бы Он прочёл]
Мальчик-повеса с рассказами ни о чём.
Знать бы, так кто же посадит Его на мель?.
Голос ванили. Красивое ремесло —
Острое слово. И нужен ли нож для писем?
Если Он режет обычно лишь парой слов.
Впрочем, когда Он наденет своё крыло,
Поздно гадать — кто насколько бывал зависим.
В этой улыбке ни грамма Её молитв.
Взгляд, начинающий мысли читать с конца.
Не говори Ему — где у Тебя болит.
Что без Него спокойнее и бездонней
Просто, когда Ты сдуваешь Его с ладоней,
Он остаётся, как дьявольская пыльца.
Семейное застолье. Субботний ужин у благовоспитанных людей, где каждый играет отведенную ему роль. Подаренный еще к свадьбе столовый сервиз, ужасные подставки под ножи в виде такс, пролитое вино и килограмм соли на скатерти, дебаты о телевизионных дебатах, о тридцати пяти часовой рабочей неделе, о Франции, сдающей свои позиции, о налогах, как же без них, о не замеченном радаре и штрафе за превышение скорости, злой говорит, что арабы слишком быстро размножаются, добрая возражает, что не надо обобщать, хозяйка дома уверяет, что блюдо пережарено, ожидая приятных для нее уверений в обратном, а патриарх беспокоится о температуре вина.
И вот он снова в Париже, и вечер мягок, как грудь женщины, и кажется — иначе и не может быть. Всё принимается со спокойствием обреченности — этим единственным оружием беспомощности. Небо всегда и везде остается одним и тем же, распростертое над убийством, ненавистью, самоотверженностью и любовью, наступает весна, и деревья бездумно расцветают вновь, приходят и уходят сливово-синие сумерки, и нет им дела до паспортов, предательства, отчаяния и надежды. Как хорошо снова оказаться в Париже, не спеша идти по улице, окутанной серебристо-серым светом, ни о чем не думать До чего он хорошо, этот час, еще полный отсрочки, полный мягкой расплывчатости, и эта грань, где далекая печаль и блаженно-счастливое ощущение того, что ты еще просто жив, сливаются воедино, как небо и море на горизонте: первый час возвращения, когда ножи и стрелы еще не успели вонзиться в тебя Это редкое чувство единения с природой, ее широкое дыхание, идущее далеко и издалека, это пока еще безотчетное скольжение вдоль дороги сердца, мимо тусклых огней фактов, мимо крестов, на которых распято прошлое, и колючих шипов будущего, цезура, безмолвное парение, короткая передышка, когда, весь открывший жизни, ты замкнулся в самом себе Слабый пульс вечности, подслушанный в самом быстротечном и преходящем
Сейчас Вебер сядет в машину и спокойно покатит за город, в свой розовый, кукольный дом, с чистенькой, сверкающей женой и двумя чистыми, сверкающими детками. В общем — чистенькое, сверкающее существование! Разве ему понять эту бездыханность, это напряжение, когда нож вот-вот сделает первый разрез, когда вслед за лёгким нажимом тянется узкая красная полоска крови, когда тело в иглах и зажимах раскрывается, подобно занавесу, и обнажается то, что никогда не видело света, когда подобно охотнику в джунглях, ты идёшь по следам и вдруг — в разрушенных тканях, опухолях, узлах и разрывах лицом к лицу сталкиваешься с могучим хищником — смертью — и вступаешь в борьбу, вооружённый лишь иглой, тонким лезвием и бесконечно уверенной рукой Разве ему понять, что ты испытываешь, когда собранность достигла предельного, слепящего напряжения и вдруг в кровь больного врывается что-то загадочное, чёрное, какая-то величественная издёвка — и нож словно тупеет, игла становится ломкой, а рука непослушной; когда невидимое, таинственное, пульсирующее — жизнь — неожиданно отхлынет от бессильных рук и распадётся, увлекаемое призрачным, тёмным вихрем, который ни догнать, ни прогнать когда лицо, которое только что ещё жило, было каким-то «я», имело имя, превращается в безымянную, застывшую маску какое яростное, какое бессмысленное и мятежное бессилие охватывает тебя разве ему всё это понять да и что тут объяснишь?
Действительно, в эшафоте, когда он воздвигнут и стоит перед вами, есть что-то от галлюцинации. До тех пор пока вы не видели гильотину своими глазами, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, можете не высказывать своего мнения, можете говорить и «да» и «нет», но если вам пришлось увидеть её – потрясение слишком глубоко, и вы должны окончательно решить, против неё вы или за неё. Одни восхищаются ею, как де Местр; другие, подобно Беккарии, проклинают её. Гильотина – это сгусток закона, имя её vindicta*, она не нейтральна и не позволяет вам оставаться нейтральным. Увидев её, человек содрогается, он испытывает самое непостижимое из всех чувств. Каждая социальная проблема ставит перед ножом гильотины свой знак вопроса. Эшафот – это виденье. Эшафот не помост, эшафот – не машина, эшафот – не бездушный механизм, сделанный из дерева, железа и канатов. Кажется, что это живое существо, обладающее неведомой зловещей инициативой: можно подумать, что этот помост видит, что эта машина слышит, что этот механизм понимает, что это дерево, это железо и эти канаты обладают собственной волей. Душе, охваченной смертельным ужасом при виде эшафота, он представляется грозным и сознательным участником того, что делает. Эшафот – это сообщник палача. Он пожирает человека, ест его мясо, пьёт его кровь. Эшафот – это чудовище, созданное судьёй и плотником, это призрак, который живёт какой-то страшной жизнью, порождаемой бесчисленными смертями его жертв.
Половины этого города просто не существует. По моему мнению, пространство внутри Садового кольца вечерами превращается в некое подобие компьютерной игрушки, населенной людьми-пустышками. Когда-то они были нормальными людьми, у них были мечты, «души прекрасные порывы», проблемы и жизненные заботы. Но затем, в какой-то момент, они поняли, что легче превратиться в персонажей гламурных журналов, героев и героинь танцпола, фей подиума и ресторанных рыцарей ножа и тарелки. Превратить свою жизнь в атмосферу круглосуточной вечеринки и стать теми самыми рекламируемыми на всех углах «ночными жителями». Постоянные лучи софитов отучили их глаза воспринимать дневной свет, лампы солярия сделали невозможным нахождение на дневном солнце, тонны парфюмерии и косметики вкупе с наркотиками и диетами постепенно иссушали их тела, а актуальные журналы и развлекательное телевидение сделали то же самое с их мозгом. В конце концов они превратились в тени людей, в некое подобие невидимок, которые могут выходить из дома только в ночное время суток, когда искусственное освещение скрывает то, что под оболочкой из макияжа, платья «Prada», джинсов «Cavalli» или костюма «Brioni» — скрыта пустота. Именно поэтому вы никогда не встретите их днем на улицах Москвы. Боязнь, что кто либо увидит, что под темными очками «Chanel» нет никаких глаз, а их лица просто нарисованы, заставляет их оставаться днем дома. День — время людей, тогда как ночь — время мумий.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Нож» — 446 шт.
