Цитаты

Цитаты в теме «след», стр. 40

Сейчас Вебер сядет в машину и спокойно покатит за город, в свой розовый, кукольный дом, с чистенькой, сверкающей женой и двумя чистыми, сверкающими детками. В общем — чистенькое, сверкающее существование! Разве ему понять эту бездыханность, это напряжение, когда нож вот-вот сделает первый разрез, когда вслед за лёгким нажимом тянется узкая красная полоска крови, когда тело в иглах и зажимах раскрывается, подобно занавесу, и обнажается то, что никогда не видело света, когда подобно охотнику в джунглях, ты идёшь по следам и вдруг — в разрушенных тканях, опухолях, узлах и разрывах лицом к лицу сталкиваешься с могучим хищником — смертью — и вступаешь в борьбу, вооружённый лишь иглой, тонким лезвием и бесконечно уверенной рукой Разве ему понять, что ты испытываешь, когда собранность достигла предельного, слепящего напряжения и вдруг в кровь больного врывается что-то загадочное, чёрное, какая-то величественная издёвка — и нож словно тупеет, игла становится ломкой, а рука непослушной; когда невидимое, таинственное, пульсирующее — жизнь — неожиданно отхлынет от бессильных рук и распадётся, увлекаемое призрачным, тёмным вихрем, который ни догнать, ни прогнать когда лицо, которое только что ещё жило, было каким-то «я», имело имя, превращается в безымянную, застывшую маску какое яростное, какое бессмысленное и мятежное бессилие охватывает тебя разве ему всё это понять да и что тут объяснишь?
Мимолётные секунды

Я живу мимолётными секундами
От встречи до встречи
С огромными перерывами
Затаив дыхание, забыв обо всем на свете

Кроме этих коротких мгновений
Когда могу видеть и слышать тебя
Хоть издали, обрывки твоих слов,
Мелькание твоей фигуры,

Или почти развеянные
Остатки запаха твоих духов
Я просто случайный прохожий,
Которому нет места в твоей жизни

Кроме привет, пока
И как делишки больше ничего
Ничего не могу с собой поделать
Так хочется тебе сказать самое главное

Но каждый раз когда ты
В спешке говоришь «привет»
Я чувствую в твоих жестах,
В твоем взгляде «молчи»

И я молчу, не в силах
Перечить твоему желанию,
Не желая тебя разочаровывать и расстраивать.
Я люблю твою улыбку, твои глаза,

Твою шею и нежные руки
Люблю твой голос и смех
Только услышу звук твоих шагов
И сердце замирает от счастья

Как оказывается мало
Нужно человеку для счастья
Всего какие то секунды в которых
Есть хоть отдалённый след любимого человека.
Единственное, что они по себе оставили в нем – это страх перед женщинами. Он желал их, но боялся. Между страхом и желанием ему пришлось создать некий компромисс; он определял его словами «эротическая дружба». Он убеждал своих любовниц: лишь те отношения, при которых нет ни следа сентиментальности и ни один из партнеров не посягает на жизнь и свободу другого, могут принести обоим счастье. И желая заручиться уверенностью, что так называемая эротическая дружба никогда не перерастет в агрессивность любви, он встречался с каждой из своих постоянных любовниц лишь после весьма длительных перерывов. Он считал этот метод совершенным и пропагандировал его среди друзей. «Следует придерживаться правила тройного числа. Либо видеться с одной женщиной в течение короткого промежутка времени, но при этом не более трех раз. Либо встречаться с ней долгими годами, но при условии, что между свиданиями проходит по меньшей мере три недели». Эта система давала Томашу возможность не расходиться со своими постоянным любовницами и параллельно иметь множество непостоянных. Его не всегда понимали.
«Ваши дороги расходятся.» —
Решили на верхнем уровне.
Чувства без спроса сброшены,
Больше не соберешь.

Проще конечно прикинуться,
Лучше немного дурою,
Слезы — валюта кровная.
Каждая капля — грош

Знаешь, ты очень сдержана,
Силою воли славишься,
Гордостью недвусмысленной,
Тщетностью бытия

Только пойми, хорошая,
Ты ему больше не нравишься,
Он наконец-то справился,
Выздоровел от тебя.

Только он так же раненый,
Втянутый в обстоятельства,
В мыслях своих копается,
Ищет твой давний след

Он ощущает кожей,
Видит свое предательство,
Но никуда не денется,
Тут вариантов нет.

Лучше убить в зародыше,
Предотвратить последствия.
Быть дальновидным гением,
Сердце сковавшим в лед.

Если она полюбится —
Станет стихийным бедствием,
И, без суда и следствия,
Сердце твое возьмет.

«Ваши пути расходятся.» —
Справку такую выдали.
Ей и Ему. По копии.
Разности никакой.

Ты заболела горечью.
Он — наконец-то выздоровел,
только вот излечение
Не принесло покой.
Наш корабль окружен бескрайней серо-синей равниной, смотреть практически не на что, только пару раз в день далеко на горизонте появляется тонкая белая полоска, но до нее так страшно далеко, что сразу и не поймешь, земля это или продолжение неба. С трудом верится, что под этим плоским, свинцово серым куполом или в глубинах обширного и безразличного ко всему океана может существовать жизнь, что в этом аду кромешном может теплиться чье то дыхание — ведь любое движение в пучине вод столь ничтожно, столь пренебрежимо мало, столь случайно в сравнении с величием океана; в небе же — ни малейших признаков солнца, и воздух кажется полупрозрачным и одноразовым, словно бумажный носовой платок, хотя он все же, в определенном смысле, наполнен светом, и ветер, дующий навстречу нам, летящим в невесомости, все не стихает и не стихает, и за кораблем остается след, голубой, как вода в джакузи, но не проходит и нескольких минут, как след этот вновь растворяется в унылых серых водных просторах. Однажды на небе появляется вполне обычно выглядящая радуга, но ты даже не замечаешь ее, поглощенный размышлениями об огромной сумме денег, которые заработали Kiss этим летом во время своего объединительного турне, или вдруг кит проплывает с правого борта, взмахнув при этом хвастливо хвостом. Когда все вокруг на тебя смотрят, а ты занят мыслями о чем нибудь постороннем, легче верить в то, что тебе ничего не грозит. Но со всех сторон тебя окружает унылая безбрежность, и не попасть под ее влияние за долгих пять дней почти невозможно.
— Ах, Эдвард, — кричал бестелесный голос главы семьи за сорок миль отсюда, в Гаттендене, — какое замечательное открытие! Я жажду услышать твое мнение. Относительно Бога. Ты знаешь формулу: m, деленное на нуль, равно бесконечности, если m — любая положительная величина? Так вот, почему бы не привести это равенство к более простому виду, умножив обе его части на нуль? Тогда мы получим: m равно нулю, умноженному на бесконечность. Следовательно, любая положительная величина есть произведение нуля и бесконечности. Разве это не доказывает, что вселенная была создана бесконечной силой из ничего? Разве не так? — Мембрана телефонного аппарата, казалось, разделяла волнение находившегося за сорок миль лорда Гаттендена. Она выбрасывала слова взволнованно и торопливо; она вопрошала строго и настойчиво. — Разве не так, Эдвард? — Всю жизнь пятый маркиз провел в погоне за Абсолютом. Это был единственный доступный калеке вид спорта. В течение пятидесяти лет катился он в своем подвижном кресле по следам неуловимой дичи. Неужели теперь он наконец изловил ее, так легко и в таком неподходящем месте, как элементарный учебник теории пределов. Было от чего прийти в волнение. — Как, по-твоему, Эдвард?
— Ну — начал лорд Эдвард. И на другом конце провода, за сорок миль отсюда, его брат понял по тону, каким было произнесено это единственное слово, что дело не выгорело. Ему так и не удалось насыпать соли на хвост Абсолюту.
— Видишь ли — задумчиво произнес Лианкур, барабаня пальцами по пустой бутыли, — видишь ли, дело тут вовсе не в том, а в самой природе любви. Как я понимаю, вся эта салонная болтовня не имела к ней никакого касательства Я был влюблен в Мирей, как любят герои самых пошлых рыцарских романов. Она застилала мне свет. Я молился на нее, сестру Феба-лучника, что, смеясь, стреляет в мужчин. Ее большое сердце лишь способствовало такому положению вещей. Я не искал ее объятий, поскольку совершенно уверился, что этот ее товар довольно дешев Проклятая гордость не желала мириться с тем, что я являюсь для нее десятым пехотинцем в шестом ряду. Я полагал — пусть она обладает хоть сотней мужей и случайных любовников, только я оставлю в ее сердце неизгладимый след Я бился за незримые области, области высокого напряжения. Да, друг мой, я сам вырыл себе выгребную яму, и не замедлил в нее упасть. Правда, тогда мне казалось, что я возношусь на небеса в своем безответном чувстве. Я верил, глупец, что сила моей любви не может остаться в тени, что она самим своим безумием привлечет ее, перевернет ее душу, сделает ее воистину моей. Что я буду единственным, кого она полюбит по-настоящему, всей душой, всем сердцем, я жаждал поразить ее воображение. Иногда мне казалось, что я добился на этом поприще определенного успеха, и тогда я бывал безоглядно счастлив. Я не имел никаких доказательств и толковал события, как мне заблагорассудится
Всё в этой жизни имеет свой конец и своё начало. Закончится и этот спектакль, и уставшие артисты разойдутся по своим гримёрным, а зрители покинут свои места и в наступивших сумерках полудрёмного города торопливо заспешат разъехаться по своим квартирам. И тишина наполнит опустевшее пространство, и только часы, висящие на стене в фойе театра, продолжают свой ход, неумолимо отсчитывая время до начала действия следующего представления ...

А дождь стучит в окно,
А дождь стучит по крышам.
Как будто ход часов,
Вдали идущих, слышен.

И мокрые следы,
На полотне асфальта.
И душу рвёт струна,
Тоскующего альта.

Окончится спектакль,
И опустеют ложи.
Уставший музыкант
Помятый фрак отложит.

И время не вернуть,
Не сделать рокировки.
И мчит ночной трамвай
К конечной остановке.

Разведены мосты,
Кончаются маршруты.
Считают уж часы
Последние минуты.

В ночной проём окна
Врывается ненастье.
И не найти следов
Потерянного счастья.

Ненастье за окном,
Стекает дождь по крышам.
И только ход часов
Чуть уловимый слышен.
А ещё я знаю, что хотим мы оба, но ни шагу друг к другу. Любовь какая-то. И надо рассказать об этом кому угодно, только не тебе. Есть ещё: запретить себе думать над мотивами, призрачно надеяться, что ты умираешь, что любишь, что ждёшь меня где-нибудь, и готовиться ударить тебя ещё раз, если всё-таки встретимся в этом. Всю навевающую легкую безнадёжность музыку привязывать к тебе; а легкая — как раз из-за надежды. А безнадёжность — от глупых принципов — да от самой жизни такой, а мы живём своей каждый. Мы следуем. Оставляем неповторимое своё — следы, без «вдвоём», совсем несолёный ночной суп, если бы мы умели готовить. А потом это выльется в кто кого переживёт, да только не к победе стремимся, а то следы собственные, разлучные — исчезнут. Бессмысленными станут — обретут свою всамделишную сущность. Да глупо всё это. Нет, мы не найдём похожее дыхание в других, и не стоит пытаться даже, но здесь важен сам процесс не смирения, твёрдости, необходимой жестокости уметь ставить точки. Не думаю, что это то, чем мы должны жить с тобой, не думаю Смелость не в этом.