Цитаты в теме «власть», стр. 59
Давай начнём с объятий вечер.
Лишь ночи пульс и звёзд опалы
Касанья, руки, губы, плечи
Блаженство памяти провалы
Целуя каждый пальчик нежно,
Одежду всю с тебя снимая,
Губами свой узор прилежно
На коже выведу, играя.
А дальше, стоя на коленях,
Я буду упиваться сластью,
Дрожать от перевозбуждения
И падать на пергамент счастью.
Кифарой, арфой или скрипкой
В руках твоей я буду страсти.
Послушной, грациозной, гибкой
Хочу твоей отдаться власти!
Забыв давно про робость, гордость,
Принадлежать тебе всецело.
Дай ощутить мне свою твёрдость,
Дай слиться и душой и телом.
Синхронно двигаясь навстречу,
Ты ритм задай моим движеньям
И я взаимностью отвечу,
Чтобы предаться наслаждениям.
Пусть крики заменяют стоны,
В экстазе таинство творится,
А с неба упадут хитоны
Позволь моим мечтам свершиться.
Розан Покоя и Любви
От неба зацелованного прими,
И растворишься в пустоте,
И поклонишься красоте
Как Косм растворяется во вселенной,
Где тишина звучит небесной сферой,
Как света луч — всегда пятно,
А пустота есть вещество.
Ты стал частицей бытия,
Познал и осознал себя,
Узрил, что власть всплывает из низов,
В богатстве ей не жить и не ковать уже оков.
Пройдя религий рознь,
И ночи с днем борьбу,
Бессмысленную братоубийственную войну,
И проявил, кто сеет зло и строит кознь.
Каким бы цветом ты ни был,
Какому б богу не служил,
У всех же вера в одного,
Одна планета, один всем дом.
Стремится каждый к Красоте, Любви,
Желания матерей, отцов так схожи.
Меняется фон Земли,
Человечество меняет кожу.
Восемь лет страна неотвратимо шла ко дну, как её знаменитая подводная лодка. Нам проповедовали диктатуру закона, но убивали в тюрьме тех, кто добивался справедливости. Нам говорили, ВВП растет, но уничтожали бизнес. Нам обещали навести порядок, но погружали страну во мрак Средневековья. И теперь Он хочет вернуться? Чтобы угробить страну? Чтобы сказать, что она утонула? Хватит! Старое не может быть новым. Мы не хотим терпеть еще 12 лет. Мы хотим законного порядка и свободы. Так вышло, что спасти нас можешь только ты, законно избранный своим народом действующий Президент. Потому что только у тебя есть право отправить премьер-министра в отставку. Лишенный власти, этот человек потеряет все кнуты и пряники. Он не пройдет на выборах, а это совсем новая история. И более важного момента в нашей стране никогда не было.
— Будь ты проклят! Убийца!
— Разве я не твой король?
— Ты предал само право быть королем. Ты предал Господа!
— Я Господа предал?! Моя корона перешла ко мне от моего брата, а к моему брату от моего отца. Я был рожден, чтобы стать королем, это мое право, дарованное мне Господом! Ты вступаешься за простого человека и в то же время проклинаешь королевкую власть, его оберегающую. Мое право на трон. И ставишь под сомнение права всех, кто правил до меня. Великих правителей, оборонявших эту страну от варварских орд, кто возвеличил ее, давал порядок, смысл и даже веру всем своим поданным в течение многих веков. И ты все это подвергаешь сомнению. Ты! И нам пришлось принять вашу заветную великую Хартию, навязанную тобой, торговцем шерстью! Я королевских кровей! Я правая рука Бога! И тебе не позволено указывать каким мне быть королем!
— Когда царь Эдип осознал, что убил своего отца, не ведая, что это его отец И что он спал со своей матерью, и что из-за него город поразила моровая язва, он не смог видеть последствия своих преступлений. Он выколол себе глаза и ушёл. Он чувствовал себя виновным и решил, что должен сам покарать себя. Но! Наши вожди, в отличие, от Эдипа чувствуют себя невиновными. И когда мы все узнали о преступлениях сталинского режима, они завопили “Мы не при чём! Мы не ведали о том, что творилось! Наша совесть чиста”. Но главное их отличие от Эдипа заключается в том, что они остались у власти.
— А им следовало бы выколоть себе глаза.
— Я только хочу сказать, что со времён Эдипа мораль изменилась.
— А ты – там, наверху, — сказал он, рассмеявшись, и обращаясь к освещенному окну и не замечая, что смеется. – Ты, маленький огонек, фата-моргана, лицо, обретшее надо мной такую странную власть; ты, повстречавшаяся мне на планете, где существуют сотни тысяч других, лучших, более прекрасных, умных, добрых, верных, рассудительных Ты, подкинутая мне судьбой однажды ночью, бездумная и властная любовь, ворвавшаяся в мою жизнь, во сне заползшая мне под кожу; ты, не знающая обо мне почти ничего, кроме того, что я тебе сопротивляюсь, и лишь поэтому бросившаяся мне навстречу. Едва я перестал сопротивляться, как ты сразу же захотела двигаться дальше. Привет тебе! Вот я стою здесь, хотя думал, что никогда уже не буду так стоять. Дождь проникает сквозь рубашку, он теплее, прохладнее и мягче твоих рук, твоей кожи Вот я стою здесь, я жалок, и когти ревности разрывают мне все внутри; и я хочу и презираю тебя, восхищаюсь тобою и боготворю тебя, ибо ты метнула молнию, воспламенившую меня, молнию, таящуюся в каждом лоне, ты заронила в меня искру жизни, темный огонь
Какое ужасное состояние — быть растроганным!
Быть гранитом и усомниться! Быть изваянием кары, отлитому из одного куска по установленному законом образцу, и вдруг ощутить в бронзовой груди что-то непокорное и безрассудное, почти похожее на сердце! Дойти до того, чтобы отплатить добром за добро, хотя всю жизнь он внушал себе, что подобное добро есть зло!
Быть сторожевым псом — и ластиться к чужому! Быть льдом — и растаять! Быть клещами — и обратиться в живую руку! Почувствовать вдруг, как пальцы разжимаются. Выпустить пойманную добычу — какое страшное падение!
Человек-снаряд вдруг сбился с пути и летит вспять!
Приходилось признаться самому себе в том, что непогрешимость не безгрешна, что в догмат может вкрасться ошибка, что в своде законов сказано не всё, общественный строй несовершенен, власть подвержена колебаниям, нерушимое может разрушиться, судьи такие же люди, как все, закон может обмануться, трибуналы могут ошибиться! На громадном синем стекле небесной тверди зияла трещина.
То, что происходило в душе Жавера, в его прямолинейной совести, можно было сравнить с крушением в Фампу: душа его словно сошла с рельсов, оказалась разбитой вдребезги, столкнувшись с Богом.
Земля уходит из под ног?
Так расправь крылья и лети.
Воспаленное сознание порождает кошмары?
Так грей озябшие руки на этом огне.
Смысл жизни исчерпал себя
И дорог больше нет?
Так ступай по бездорожью,
Где воздух так тонок.
И как бы трудно не было –
Смейся над этой жизнью,
Потому что жизнь – смешна.
Потому что невозможного – нет,
Потому что все пути открыты,
Потому что вода течет с небес,
А в чистых руках – власть творить чудеса.
Потому что когда в твоей улыбке
Появляется уверенность,
Ветра становятся покорны движению руки,
И горы отступают перед тобой.
Мы в силах все изменить
И все решить, вернуть навсегда потерянное
Или обрести что-то новое,
Найти счастье, или осознать мудрость,
Перекроить землю или объять небо.
Потому что все это – уже в тебе,
И нужно так мало, просто перешагнуть грань
Той уютной маленькой реальности,
К которой тебя приучили,
К которой ты привык,
В которой тебе так нравится жить,
Где есть боль и отчаянье,
Разлуки и смерть,
Придуманные тобой самим.
И сделав этот шаг –
Ты уже никогда
Не захочешь останавливаться.
Ученые вглядываются в движения истории и на основе этих движений формулируют законы, управляющие подъемами и падениями цивилизаций. Однако мои убеждения прямо противоположны. А именно: история не признает никаких законов, для нее существенны только результаты. Что предшествует результатам? Злые и добрые деяния. Что предшествует деяниям? Вера. Вера — это одновременно награда и поле битвы, заключенные внутри сознания и зеркала сознания — мира. Если мы верим, что человечество есть лестница племен, колизей столкновений, эксплуатации и зверств, то такое человечество непременно станет существовать, и преобладать в нем будут исторические Хорроксы, Бурхаавы и Гузы. Мы с вами, обеспеченные, привилегированные, успешные, будем существовать в этом мире не так уж плохо — при условии, что нам будет сопутствовать удача. Что из того, что нас беспокоит совесть? Зачем подрывать преимущества нашей расы, наших военных кораблей, нашей наследственности и нашей законности? Зачем бороться против «естественного» (о, это ни к чему не обязывающее слово!) порядка вещей? Зачем? Затем, что в один прекрасный день чисто хищнический мир непременно пожрет самого себя. Да, дьявол будет забирать тех, кто позади, пока позади не окажутся те, кто был впереди. Эгоизм индивидуума уродует его душу; эгоизм рода человеческого ведет его к уничтожению. Свойственна ли такая гибель нашей природе? Если мы верим, что человечество способно встать выше зубов и когтей, если мы верим, что разные люди разных рас и верований могут делить этот мир так же мирно, как здешние сироты делят ветви свечного дерева, если мы верим, что руководители должны быть справедливыми, насилие — обузданным, власть — подотчетной, а богатства земли и ее океанов — поделенными поровну, то такой мир способен к выживанию. Я не обманываюсь. Такой мир труднее всего воплотить. Мучительные шаги по направлению к нему, предпринятые многими поколениями, могут быть сведены на нет одним взмахом — пера близорукого президента или меча тщеславного генерала.
Человек без житейского опыта — это былинка, увлекаемая бушующими по вселенной ветрами Наша цивилизация находится ещё на середине своего пути. Мы уже не звери, ибо в своих действиях руководствуемся не только одним инстинктом, но ещё и не совсем люди, ибо мы руководствуемся не только голосом разума. Тигр не отвечает на поступки. Мы видим, что природа наградила его всем для жизни, — он повинуется врожденным инстинктам и бессознательно находит в них защиту. И мы видим, что человек далеко ушел от логовища в джунглях, его инстинкты притупились с появлением собственной воли, но эта воля ещё не настолько развилась в нем, что бы занять место инстинктов и правильно руководить его поступками. Человек становится слишком мудрым, чтобы всегда прислушиваться к голосу инстинктов и желаний, но он ещё слишком слаб, что бы всегда побеждать их. Пока он был зверем, силы природы влекли его за собой, но как человек он ещё вполне научился подчинять их себе. Находясь в этом переходном состоянии, человек уже не руководится слепыми инстинктами и не действует в гармонии с природой, но он ещё и не умеет по собственной воле разумно создавать эту гармонию. Вот почему человек подобен подхваченной ветром былинке: во власти порывов страстей он поступает так или иначе то под влиянием воли, то инстинкта, ошибаясь, исправляя свои ошибки, падая и снова поднимаясь; он существо, чьи поступки невозможно предусмотреть. Нам остается только утешать себя мыслью, что эволюция никогда не прекратится, что идеал — это светоч, который не может погаснуть. Человек не будет вечно колебаться между добром и злом. Когда эта распря между собственной волей и инстинктом придет к концу, когда глубокое понимание жизни позволит первой из этих сил окончательно занять место второй, человек перестанет быть непостоянным. Стрелка разума твердо без колебаний будет устремлена на далекий полюс истины.
То, что я увидел, видели и другие, не только я, а между тем зрелище это было создано не для глаз человека. Там, в середине площади, — был полдень, солнце стояло высоко, — плясала девушка. Создание столь дивной красоты, что Бог предпочел бы ее пресвятой деве и избрал бы матерью своей, он бы пожелал быть рожденным ею, если бы она жила, когда он воплотился в человека! У нее были черные блестящие глаза, в темных ее волосах, когда их пронизывало солнце, загорались золотые нити. В стремительной пляске нельзя было различить ее ножек, — они мелькали, как спицы быстро вертящегося колеса. Вокруг головы, в черных ее косах сверкали на солнце металлические бляхи, словно звездной короной осенявшие ее лоб. Ее синее платье, усеянное блестками, искрилось, словно пронизанная мириадами золотых точек летняя ночь. Ее гибкие смуглые руки сплетались и вновь расплетались вокруг ее стана, словно два шарфа. Линии ее тела были дивно прекрасны! О блистающий образ, чье сияние не меркло даже в свете солнечных лучей! Девушка, то была ты! Изумленный, опьяненный, очарованный, я дал себе волю глядеть на тебя. Я до тех пор глядел на тебя, пока внезапно не дрогнул от ужаса: я почувствовал себя во власти чар!
Сколько усилий предпринимают люди, чтобы притупить своё восприятие, неужели это для тебя новость? Одни изо дня в день пьют пиво, другие раскладывают электронные пасьянсы, третьи мусолят романы, четвертых от телевизоров за ноги не оттащишь Собственно, все эти ухищрения не обязательны. Достаточно поменьше спать и побольше жрать, это тоже отлично работает А потом удивляются: отчего в юности счастье и муку ломтями резали, а нынче тонким слоем мазать приходится на хлеб насущный? Куда ушла острота ощущений? Почему сердце больше не рвётся на части по всякому пустяковому поводу? И одни вздыхают покорно: «Старею», другие радуются: «Мудрее становлюсь, обретаю власть над эмоциями». А самые лучшие понимают, что уже положены живьем во гроб, терять почти нечего, и идут вразнос, тело своё в первый попавшийся костёр на растопку кинуть готовы, лишь бы обрести хоть на миг растраченное по пустякам сокровище Другое дело, что оно не утрачено. Лежит себе в подвале – только отыщи да пыль смахни. Но это, как ни странно, труднее всего. Сгореть много, много проще.
Сила — самый могущественный из четырех врагов. Самое простое, что можно теперь сделать, — это сдаться. В конце концов, такой человек неуязвим; он — господин и хозяин; он начинает с того, что идет на рассчитанный риск, а кончает тем, что устанавливает свои законы; он — властелин.
На этой стадии человек не замечает, как к нему подступает третий враг. И вдруг, сам того не понимая, проигрывает битву. Третий враг превращает его в жестокого и своевольного человека.
— Он что, теряет свою силу?
— Нет. Он никогда уже не потеряет ни силу, ни ясность.
— Чем же в таком случае он отличается от человека знания?
— Человек, побежденный силой, до самой смерти не узнает, как с ней обращаться. Сила — лишь бремя в его судьбе. Такой человек не имеет власти над собой и не знает, когда и как пользоваться своей силой.
< >
— Как же победить третьего врага, дон Хуан?
— Человек должен восстать на него, понять, что сила, которую он якобы покорил, на самом деле ему не принадлежит. Он не должен расслабляться, осторожно и добросовестно относясь к тому, чему он научился. Если он поймет, что ясность и сила при отсутствии самоконтроля хуже, чем заблуждение, все снова будет в его руках. Он узнает, когда и как применять свою силу, и таким образом победит своего третьего врага.
— Настоящие чокнутые. Многие из них стоят во главе стран, религий или армий. Настоящие сумасшедшие.
— Да, наверное, — задумчиво сказал я, наблюдая за битвой на экране вверх ногами, — или может они — единственные нормальные люди. У них вся власть и богатство. Они заставляют всех остальных делать то, что они хотят, например, умирать для них и работать на них, и продвигать их к власти, и защищать их, и платить налоги, и покупать для них игрушки, и они переживут следующую большую войну в своих туннелях и бункерах. Так что если рассмотреть нынешнее положение вещей, кто может назвать их сумасшедшими, потому что они не делают так, как Джо Лох, иначе они были бы Джонами Лохами, и наверху сидел бы кто-нибудь другой.
— Выживание наиболее приспособленных.
— Да.
— Выживание — Джеми со свистом втянул воздух и так сильно дернул джойстик, что чуть не упал со стула, но смог увести свой корабль от желтых молний, которые загнали его в угол экрана, — наиболее вредных. — Он взглянул на меня и быстро улыбнулся, потом опять сгорбился над игрой. Я выпил и кивнул:
— Можно и так. Если наиболее вредный выживает, отсюда и берется закаленное дерьмо, которое правит нами.
— «Нами» — это Джонами Лохами, — сказал Джеми.
— Ага, или всеми подряд. Всем видом. Если мы и в самом деле настолько злые и тупые, что забросаем друг друга замечательными водородными и нейтронными бомбами, тогда может и хорошо выйдет, если мы сотрем себя с лица земли до того, как мы выйдем в космос и начнем проделывать ужасные пакости с другими видами.
— Ты имеешь в виду, что мы будем космическими агрессорами?
— Ага, — засмеялся я и стал раскачиваться на стуле. — Точно. Это мы!
Предо мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя — победить эту многоголовую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени её внимания и о силе разумения, то она в моей власти. Другой мой противник сидит во мне самом. Это — бесконечное разнообразие форм, явлений и законов и множество ими обусловленных своих и чужих мыслей. Каждую минуту я должен иметь ловкость выхватывать из этого громадного материала самое важное и нужное и так же быстро, как течет моя речь, облекать свою мысль в такую форму, которая была бы доступна разумению гидры и возбуждала бы её внимание, причём надо зорко следить, чтобы мысли передавались не по мере их накопления, а в известном порядке, необходимом для правильной компоновки картины, какую я хочу нарисовать. Далее я стараюсь, чтобы речь моя была литературна, определения кратки и точны, фраза возможно проста и красива. Каждую минуту я должен осаживать себя и помнить, что в моем распоряжении имеются только час и сорок минут. Одним словом, работы немало. В одно и то же время приходится изображать из себя и учёного, и педагога, и оратора, и плохо дело, если оратор победит в вас педагога и учёного, или наоборот.
Читаешь четверть, полчаса и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра Игнатьевича, один полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям Это значит, что внимание утомлено. Нужно принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится ненадолго гул моря Я тоже смеюсь. Внимание освежилось, и я могу продолжать.
Почему я тебе пишу? Потому что у меня есть потребность написать тебе. И нет желания молча, без слов ждать седьмой волны. Здесь все рассказывают друг другу историю о своенравной «седьмой волне». Первые шесть волн предсказуемы и уравновешенны. < > Они обеспечивают непрерывность процесса. < >
Но берегись седьмой волны! Она непредсказуема. Долгое время она ничем не выделяется, колышется вместе с остальными в этом нескончаемом однообразном танце Но иногда вдруг вырывается на волю. Только она, только седьмая волна. Потому что она — беззаботная, простодушная бунтарка. Она мгновенно всё сметает на своём пути, всё преобразует. Для неё не существует понятия «до того», у неё есть только «сейчас», только настоящее мгновение. А после него — все уже по-другому. Лучше или хуже? Об этом могут судить только те, кого она накрыла, кто отважился встать у неё на пути, кто покорился её власти.
И вот я уже целый час сижу на балконе, считаю волны и смотрю, что делают седьмые. Пока ещё ни одна из них не вырвалась на волю. Но я в отпуске, мне спешить некуда, я подожду. Я не теряю надежду!
В результате, столь необходимое Сибирскому правительству признание его всероссийскою властью не последовало, что лишило Россию возможности учавствовать в заключении Версальского договора и не позволило заключить налаживавшийся американский заем. Но, чтобы не не обманываться иллюзиями, надо признать, что ни то, ни другое, т. е. признание и заем, не изменили бы конечного результата Сибирской Белой борьбы. Не в иностранцах, а в нас самих лежали причины неуспеха. Так же точно можно лишь теоритечески расуждать о недостатках и даже иногда преступности в деятельности министерства внутренних дел и финансов. Не от работы этих министерств зависел конечный исход борьбы, даже если бы во главе их стояли такие великаны мысли и опытка, как Столыпин и Витте. Центр тяжести, несомненно, находился в области ведения военных операций. Победа на фронте, занятие Москвы и изгнание из Кремля красной нечисти разрешили бы сразу все вопросы и, естевсвенно, аннулировали бы самое существование сибирских министров, ибо в Москве им делать было бы нечего.
Начнём с криминальной субкультуры литературоведов.
Её преступная сущность очевидна и легко доказуема. Настораживает уже тот факт, что литературоведение ничем не способно помочь автору. Эта лженаука не имеет ни малейшего отношения к процессу писанины и годится исключительно для разбора законченных произведений. Или, скажем, не законченных, но уже намертво прилипших к бумаге и утративших способность к развитию.
Знаменательно, что сами литературоведы опасаются иметь дело с живыми авторами, дабы тайное надувательство не стало явным. < >Как провозгласил однажды в припадке циничной откровенности мой знакомый, ныне завкафедрой литературы: «Выпьем за покойников, которые нас кормят! » < >
Ещё в меньшей степени литературоведение необходимо простому читателю. Этот тезис я даже доказывать не намерен. Скажу только, что читающая публика для учёных мужей и жён – не менее досадная помеха, чем автор, поэтому всё, что публике по нраву, изучения, с их точки зрения, не достойно.
Итак, городская субкультура литературоведов криминальна уже тем, что никому не приносит пользы, кроме себя самой, то есть паразитирует на обществе и тщательно это скрывает.
Способ мошенничества отчасти напоминает приёмы цыганок: неустанно убеждать власти в том, что без точного подсчёта эпитетов в поэме Лермонтова «Монго» всё погибнет окончательно и безвозвратно, а запугав, тянуть потихоньку денежки из бюджета. Навар, разумеется, невелик, с прибылями от торговли оружием и наркотиками его сравнивать не приходится, но это и понятно, поскольку литературоведы в уголовной среде считаются чуть ли не самой захудалой преступной группировкой. Что-то среднее между толкователями снов на дому и «чёрными археологами».
Само собой, изложив просьбу раскошелиться в ясных доступных словах, на успех рассчитывать не стоит. < > Поэтому проходимцами разработан условный язык, специальный жаргон, употребляемый с двумя целями: во-первых, уровень владения им свидетельствует о положении говорящего во внутренней иерархии, во-вторых, делает его речь совершенно непонятной для непосвящённых. Последняя функция создаёт видимость глубины и производит на сильных мира сего неизгладимое впечатление. Услышав, что собеседник изучает «гендерную агональность национальных архетипов», сомлеет любой олигарх, ибо сам он столь крутой феней не изъяснялся даже на зоне.
Глядишь, грант подкинет.
Чем была «Америка» Матео Колона в такой ситуации? Ведь граница между открытием и изобретением гораздо более проницаема, чем может показаться на первый взгляд. Матео Колон — пора это сказать — открыл то, о чем порой мечтает каждый мужчина: магический ключ, открывающий сердца женщин, тайну, дающую власть над женской любовью. Обнаружил то, что с самого начала истории искали волшебники и колдуньи, шаманы и алхимики — собирая различные травы, прося милости богов или демонов, — и, наконец, то, к чему стремится каждый отвергнутый влюбленный, страдая бессонными ночами. И, разумеется, то, о чем мечтали монархи и правители хотя бы из-за стремления к всемогуществу, — средство подчинить изменчивую волю женщины. Матео Колон искал, странствовал и наконец обнаружил свою взыскиваемую «сладостную землю» — «орган, который властвует над любовью женщин». «Amor Veneris» — так нарек его анатом («Если мне дано право наречь имена открытым мною вещам ») — позволял управлять изменчивой — и всегда таинственной — женской прихотью. Да, такое открытие сулило разнообразные сложности. «С каким бедствиями столкнется христианство, если объектом греха овладеют приверженцы дьявола? » — задавались вопросом скандализованные доктора Церкви. «Что станет с доходным занятием проституцией, если любому голодранцу и уроду будет доступна самая дорогая куртизанка? » — спрашивали себя богатые владельцы роскошных венецианских борделей. Или, еще хуже, если сами дочери Евы, не дай Бог, поймут, что у них между ног — ключи от рая и ада.
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Власть» — 1 255 шт.
