Цитаты в теме «вопрос», стр. 94
— Помню, мне было лет 7 или 8, когда умер мой дед, и родители повели меня на похороны. Увидев, как его гроб опускают в землю, я впервые осознал, что однажды умру. Конечно, я знал, что люди умирают, но именно тогда я понял, что мое сознание исчезнет и я не увижу, что произойдет с миром. Я почувствовал такую пустоту и безнадежность, словно падал в бездонную пропасть. Мне было страшно до чертиков!
— Значит, ты не веришь в жизни после смерти?
— Этот страх был слишком сильный. Я думал, что свыкнусь с этой мыслью!
— Но не свыкся.
— Нет. Нет, каждый раз я испытываю все тот же страх.
— Все люди осознают в какой-то момент свою смертность, это не уникальные эмоции Вопрос в том, как это на тебя повлияло. Вдохновило совершить что-то за свой краткий век?
— Ты когда-нибудь убивал, Чарли?
— Знаешь, это не простой вопрос. Нельзя ответить просто так. Мальчишкой, я рос в восточном Гарлеме. Итальянцы говорили: «Латинос, нельзя переходить Парк-авеню», негры вторили: «Пуэрториканцам нельзя ходить западнее пятой авеню». Получалось, ходить особо некуда, а если хочется сходить в Центральный парк покормить уток, значит, не повезло. Но я никого не слушал. Поднимаюсь на сто шестую в Центральный парк рядом с озером, и меня окружает целая армия. Что делать? Адреналин подскакивает, вытаскиваю ножичек и говорю: «Давай, я любого из вас поимею», а они — «Не выйдет, мы убьём тебя раньше», и достают пистолеты. Больше никогда в жизни я так не бегал и потом всегда носил с собой пушку и пользовался ею. Не то, чтобы я решил так раз и навсегда Нет, просто делал все, чтобы выжить, и, в конце концов, оказался там, где я сейчас.
— А вдруг он захочет стать пловцом в будущем? И здесь, сейчас, мы наблюдаем за будущим чемпионом.
— Всё возможно. Вопрос прост — из тех ли он людей, кто способен стать таковым, или нет. Если он особенный, значит, станет. Если обычный, то нет.
— Хочешь быть особенным?
— Не сказал бы. В любом случае, я обычный человек.
— Ты особенный, Орэки-сан! По крайней мере, для меня! И Фукубе-сан, и Маяка-сан тоже! Все, кого я встречаю, особенные!
— Это лишь твоё мнение. А я говорю о мнении общества
— А что плохого в собственном мнении? Тебе не нужно волноваться, особенный ты или нет, и равняться на кого-то ещё! Не важно, на кого. До тех пор, пока считаешь себя особенным, ты и есть особенный!
Однажды я странный сон увидал, будто с Господом рядом у моря шагал. А в небе высоком из прошлых дней отражались картины жизней моей. Следы на песке я видал каждый раз, дорожка тянулась за каждым из нас. Когда двойная была видна, когда оставалась всего лишь одна. И вскоре я понял — как ни взгляни, когда приходили чёрные дни, потерям и бедам не знал я числа — одна лишь дорожка за нами шла. И я возопил: «О, Спаситель наш, ты обещал, что в обиду не дашь. Но когда чёрный мрак мою жизнь топил, Господи Боже, где же ты был? » «Разве не слышал, — глянул он строго, — мол, не надейся только на Бога? А про дорожку — то не вопрос, знаешь, сынок, это я тебя нёс. »
Действительно, в эшафоте, когда он воздвигнут и стоит перед вами, есть что-то от галлюцинации. До тех пор пока вы не видели гильотину своими глазами, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, можете не высказывать своего мнения, можете говорить и «да» и «нет», но если вам пришлось увидеть её – потрясение слишком глубоко, и вы должны окончательно решить, против неё вы или за неё. Одни восхищаются ею, как де Местр; другие, подобно Беккарии, проклинают её. Гильотина – это сгусток закона, имя её vindicta*, она не нейтральна и не позволяет вам оставаться нейтральным. Увидев её, человек содрогается, он испытывает самое непостижимое из всех чувств. Каждая социальная проблема ставит перед ножом гильотины свой знак вопроса. Эшафот – это виденье. Эшафот не помост, эшафот – не машина, эшафот – не бездушный механизм, сделанный из дерева, железа и канатов. Кажется, что это живое существо, обладающее неведомой зловещей инициативой: можно подумать, что этот помост видит, что эта машина слышит, что этот механизм понимает, что это дерево, это железо и эти канаты обладают собственной волей. Душе, охваченной смертельным ужасом при виде эшафота, он представляется грозным и сознательным участником того, что делает. Эшафот – это сообщник палача. Он пожирает человека, ест его мясо, пьёт его кровь. Эшафот – это чудовище, созданное судьёй и плотником, это призрак, который живёт какой-то страшной жизнью, порождаемой бесчисленными смертями его жертв.
Англия покаялась в своих тяжких прегрешениях и вздохнула свободно. Радость, как мы уже говорили, объяла все сердца; виселицы, воздвигнутые для цареубийц, только усиливали ликование. Реставрация — это улыбка, но несколько виселиц не портят впечатления: надо же успокоить общественную совесть. Дух неповиновения рассеялся, благонамеренность восторжествовала. Быть добрыми подданными — к этому сводились отныне все честолюбивые стремления. Все опомнились от политического безумия, все поносили теперь революцию, издевались над республикой и над тем удивительным временем, когда с уст не сходили громкие слова Право, Свобода, Прогресс; над их высокопарностью только смеялись. Возврат к здравому смыслу был зрелищем, достойным восхищения. Англия стряхнула с себя тяжкий сон. Какое счастье — избавиться от этих заблуждений! Что может быть безрассуднее? Что было бы, если бы каждого встречного и поперечного наделить правами? Можете себе представить? Вдруг все стали бы правителями? Мыслимо ли, чтобы страна управлялась гражданами? Граждане — это упряжка, а упряжка — не кучер. Решать вопросы управления голосованием — разве не то же, что плыть по воле ветра? Неужели вы хотели бы сообщать государственному строю зыбкость облака? Беспорядок не создаёт порядка. Если зодчий — хаос, строение будет Вавилонской башней. И потом, эта пресловутая свобода — сущая тирания. Я хочу веселиться, а не управлять государством. Мне надоело голосовать, я хочу танцевать. Какое счастье, что есть король, который всем этим занимается! Как это великодушно с его стороны, что он берёт на себя столь тяжкий труд. Притом, его учили науке управлять государством, он умеет с этим справляться. Это его ремесло. Мир, война, законодательство, финансы — какое до всего этого дело народу? Конечно, необходимо, чтобы народ платил, служил, и он должен этим довольствоваться. Ведь ему предоставлена возможность участвовать в политике: он поставляет государству две основные силы — армию и бюджет. Платить подати и быть солдатом — разве этого мало? Чего ему ещё надо? Он — опора военная, и он же — опора казны. Великолепная роль. А за него царствуют. Должен же он платить за такую услугу. Налоги и цивильный лист — это жалованье, которое народы платят королям за их труды. Народ отдаёт свою кровь и деньги для того, чтобы им правили. Какая нелепая идея — самим управлять собою! Народу необходим поводырь. Народ невежественен, а стало быть , слеп. Ведь есть же у слепца собака. А у народа есть король — лев, который соглашается быть для него собакой. Какая доброта! Но почему народ невежественен? Потому что так надо. Невежество — хранитель добродетели. У кого нет надежд, у того нет и честолюбия. Невежда пребывает в спасительном мраке, который, лишая его возможности видеть, спасает его от недозволенных желаний. Отсюда — неведение. Кто читает, тот мыслит, а кто мыслит, тот рассуждает. А зачем, спрашивается, народу рассуждать? Не рассуждать — таков его долг и в то же время его счастье. Эти истины неоспоримы. На них зиждется общество.
Мы творцы. Демиурги реальности, окружающей нас. Именно мы создали её такой. Ты когда-нибудь задумывался, что мы не можем жить без повода? Нам нужен повод, чтобы подружиться, нам нужен повод, чтобы любить, нам нужен повод, чтобы просто заговорить с человеком, нам нужен повод, чтобы уснуть и проснуться. И мы мучительно его ищем, переминаясь с ноги на ногу на грязном асфальте, ковыряя пальцем душу в попытке придумать ловкие слова тогда, когда хочется просто подойти и сказать: привет, давай поговорим? Просто так. Потому что у тебя красивые глаза. Потому что уже осень, а вместе теплее. Потому что мы просто люди и смотрим в одно небо. Потому что каждая душа человеческая — индивидуальна, неповторима и прекрасна, и не хватит жизни, чтобы узнать каждую, но так хочется И ты подходишь, говоришь, глядя в лицо: давай просто поговорим.. и получаешь встречный вопрос: по поводу? Мы делаем мир сложнее, чем он есть. Я смотрю на мальчиков, мнущихся на ветреных улицах: я сейчас подойду и скажу ей, что и дальше мучение на лице. Нет повода. Сколько времени, как пройти в библиотеку, Вы обронили.. Девушка, Вы обронили разноцветный листопад в моё сердце, Вы закружили в танце ресниц мой взгляд, девушка, посмотрите на меня, улыбнитесь и пойдём гулять по парку, выпуская на зеркало луж солнечных зайчиков смеха. Но всё же иногда встретишь человека, который не ищет повода, чтобы жить, который чем-то похож на тебя, который видит этот мир простым, который не любит масок, потому что воздух под ними тяжёлый и пропахший гримом, который учился ходить не касаясь земли.
Как часто на весы человеческих отношений тяжелым грузом ложится честность. От слова этого мелким бисером осыпаются вопросы, а я сижу возле весов, собираю их и сплетаю в нить. Честность не для дураков, честность сильно граничит с иными качествами. Человек, который честно говорит всю правду, озвучивает каждую свою мысль — дурак. Это грань честности с пониманием. Словом можно обидеть и обрадовать, словом можно вернуть к жизни и убить. Честным словом. Пойми собеседника, отрежь тактичностью лишнее, умей не соврать, но промолчать. Научись чувствовать важность и ценность молчания, ловить сердцем те моменты, когда оно становится необходимостью. А фраза: «нет, я же честный, я все равно скажу» на проверку оказывается банальным эгоизмом, лишенным понимания. Повадки дурака. Но страшнее дураки не бестактные, а те, которые извратили иную грань, грань честности с истиной. Мы говорим не столько правду, сколько то, что правдой считаем. Во что верим. Самообман, искажающий неокрепшие умы в формате честности. «Я верю, что завтра конец света и для спасения нужно пойти и сжечь себя на площади, я расскажу об этом тринадцатилетнему подростку я буду честным, я буду говорить правду». В менее глобальном варианте такая глупость ложится в основу принципа «сломанного телефона», с которым мы регулярно сталкиваемся в повседневной жизни. Чтобы быть честным, нужна уверенность в том, что твои слова это истина в последней инстанции. И это тоже повадки дурака. А мудрость сводит честность к формулировке «я считаю, что» и к умению допускать иной взгляд на привычные вещи. Она сводит на нет желание навязать свое мнение другим, оставляя право решать самостоятельно, во что верить. Так будем честными, друзья мои, и становясь ими, научимся постигать и понимание, и мудрость.
Голуби — совершенно бессмысленные создания. Они всегда рядом, самый привычный для города вид птиц: курлыкают, ищут еды, смотрят вокруг глупыми круглыми глазками, лениво выпархивая из-под ног. Регулярно я их подкармливаю хлебом, но чаще — не замечаю. Как кто-то сказал: те же крысы, только с крыльями. Я, правда, и крысу, когда-то жившую в подъезде, подкармливал. Конечно, источник заразы, но люди тоже не ангелы, а все мы, как говорится, под Богом, все живые. Примерно так я думал, пока однажды весной не увидел птенцов голубя. И вдруг не осознал, что при всей привычности самих птиц, птенцов я вижу первый раз. До этого я видел только взрослых матерых голубей. А тут — птенец. Впервые. И как все, происходящее впервые, это выделилось из общего будничного фона и запомнилось, слегка изменив взгляд. Всего лишь птенец, покрытый растрепанным пухом, с желтым клювом, жадно открытым нараспашку, пронзительно писклявый. И снова мелькнула мысль: я ведь живу в городе, в котором голубей хоть ешь. Но вот передо мной птенец, и пищит он громко и противно, а я ведь никогда раньше не только не видел, но и не слышал их. Ни разу. Эта история случилась давно, детали уже подзабылись, я сменил не один город. Но до сих пор, фотографируя улицы, я заползаю во все щели, забираюсь на все крыши, спускаюсь в подвалы. И самым краешком сознания я высматриваю птенцов голубей. Ищу и не нахожу, превращая их в воображении в полумифических существ, живущих только в моей фантазии. После этого случая я все внимательнее смотрю вокруг и все чаще задаюсь вопросом: а что еще я не замечаю, упускаю, теряю в суете, до повязки на глазах привыкнув к своей жизни.
Для человека моего темперамента мир таков, что нет ни надежды, ни выхода. Даже, если я напишу книгу, которую хочу написать, ее не примут: я очень хорошо познал своих соотечественников. Даже, если я смогу начать все заново, в том не будет пользы, поскольку в глубине души я не имею желания ни работать, ни стать полезным членом общества. Я сижу и смотрю на дом через дорогу. Он кажется мне не только безобразным и бессмысленным, как все остальные дома на улице, но от длительного рассматривания он вдруг становится абсурдным. Меня убивает сама мысль воздвигнуть приют именно здесь. Сам город убивает меня своей крайней ненормальностью, убивает все в нем: стоки, эстакады, музыкальные ящики, газеты, телефоны, полицейские, дверные ручки, ночлежные дома, экраны, туалетная бумага, все. Все это могло не существовать, при этом мы бы не только ничего не потеряли, мы бы выиграли вместе со всей вселенной. Я наблюдаю за проходящими мимо: не обнаружится ли случайно среди них мой единомышленник? Предположим, я останавливаю кого-нибудь и прямо задаю ему простой вопрос. Предположим, я спрошу его так: «Почему ты живешь так, как ты живешь? »
— Знаешь, кто больше всех страдает от одиночества? Это — человек, сделавший успешную служебную карьеру, получающий огромное жалованье, пользующийся доверием у начальников, и подчиненных, имеющий семью, с которой проводит отпуск, детей, которым помогает готовить уроки, а в один прекрасный день перед ним появляется кто-то вроде меня и задает ему вопрос: «Хотел бы ты поменять службу и зарабатывать вдвое больше? » И тогда человек, у которого есть всё, чтобы быть любимым и счастливым, становится несчастнейшим существом. Почему? Потому что ему не с кем поговорить. Он раздумывает над моим предложением и не может обсудить его с сослуживцами, потому что они начнут отговаривать его и убеждать остаться на прежнем месте. Он не может поделиться мыслями с женой, которая была свидетельницей его многолетнего восхождения, понимает, что такое стабильность, но не понимает, что такое риск. Он ни с кем не может поговорить, а ведь ему предстоит радикально изменить свою жизнь. Ты понимаешь, что должен чувствовать такой человек?
— Вопрос не в том, прав кто-то или неправ, — говорил он.
На самом деле мы не бываем неправы. В своем понимании. В своей реальности.
Мы никогда не бываем неправы.
Мы все делаем правильно.
И все правильно говорим.
В своем понимании ты всегда прав. Все, что ты делаешь — все, что ты говоришь, как ты себя преподносишь, — в момент совершения любого действия, это действие автоматически становится правильным.
Мистер Уиттиер подносит чашку к губам. Его руки трясутся. Он говорит:
— Даже если ты вдруг решил, что сегодня ты будешь пить кофе неправильно из грязного ботинка все равно это будет правильно, потому что ты сам это выбрал. И сам так решил.
Потому что ты просто не можешь сделать что-то неправильно. Ты всегда прав.
Даже когда ты говоришь: «Ну, я и дурак. Признаю, был неправ » Ты все равно прав. Прав в том, что когда-то ты был не прав. Даже когда ты ведешь себя как последний кретин, ты все равно прав.
— Даже самая глупая мысль, — говорил мистер Уиттиер, — все равно она правильная, потому что — твоя.
Каждый из нас обречен на то, чтобы всегда быть правым. Обо всем и во всем.
Ещё одно потрясающее стихотворение любимой поэтессы ....
Ему на вид, пожалуй, не больше двух. Песок сбегает струйками из горсти. Он это слово ловит, как белый пух, и по слогам боится произнести. Подходит робко, трогает за ладонь, глаза, как небо, преданы и чисты. Он напряженно смотрит на детский дом и выдыхает: «Мамочка, это ты?» - и ждет ответа сжавшись, как ждут удар, как обрывают резко чужую нить Он загадал – однажды услышать «да» и веру в это чудо теперь хранит, и нет обиды в ясных его глазах, и нет вопроса: «Взрослые, почему?». Он мог бы сам об этом мне рассказать, но я боюсь – не выдержу, не пойму, когда он будет, милый смешной малыш, мне говорить, что Боженька любит всех и всех прощает Разве себе простишь, что предаешь застенчивый этот смех, что отнимаешь руку, отводишь взгляд, что ищешь оправдания – «не теперь»?... А он стоит, ни слова ни говоря, и прорастает светом своим в тебе, глаза, как небо, преданы и чисты, и в них слезинки копятся и звенят.
Он выдыхает: «Мамочка, это ты?»
И сердце отвечает: «Конечно, я»
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Вопрос» — 2 037 шт.
