Цитаты в теме «клуб», стр. 7
У меня свой клуб, где есть стриптиз. По долгу службы и из чисто мужского любопытства я ежедневно общаюсь с танцовщицами. Так что эту общечеловеческую драму я вижу и с женской стороны. И даже регулярно пытаюсь предостеречь девиц, предупреждаю, где они могут проколоться: «Самое главное – это семья, дуры! » Без толку. Ведь они уверены, что с этим парнем заводить детей не стоит; ведь, может быть, именно сегодня появится настоящий принц, завтра – второй, послезавтра – третий. Потом на неё позарится миллиардер, и она, наконец-то, выйдет замуж. Не тут-то было. После-послезавтра мне приходится говорить: «Все, деточка. Ты уже старуха. То, что ты не замужем, – проблема твоя, а вот то, что при взгляде на тебя, танцующую, создаётся впечатление, что ты разлагаешься прямо на сцене, и от тебя отваливаются куски мяса, – моя. Ты уволена. Прощай! »
Если вы человек порядочный, ну хотя бы наполовину, вас, вероятно, откуда-нибудь да выгоняли из школы, из совета директоров, из спортивной команды, из комитета по присуждению премий, из клуба, из секты сатанистов-растлителей, из политической партии откуда угодно. Стало быть, вам знакома та буйная радость, что вскипает в человеке, когда он вылетает из кабинета директора школы, опустошает свой шкафчик в раздевалке или сметает со своего письменного стола листки промокашки. Против факта не попрешь, все мы чувствуем себя недооцененными, официальное же заявление, что мы-де никуда не годимся, лишь подтверждает наши догадки насчет того, что бесчувственный мир не способен оценить нас по достоинству.
Если тебе хочется поговорить об искусстве, вступи в клуб литераторов, художников или музыкантов, занимайся этим профессионально, и будешь иметь такие разговоры каждый день с утра до ночи. Если для тебя важны хорошие манеры, переезжай в Англию и устраивайся на работу в королевский дворец. А живешь бок о бок ты не с литературными вкусами и не с манерами, ты живешь с человеческими качествами, с характером, с личностью. И именно от этих качеств, а не от литературных пристрастий, зависит, как поведет себя человек в критическую минуту, поддержит ли тебя или бросит на произвол судьбы, поможет или предаст. Счастливы те, кто понимает это раньше и избегает тем самым множества ошибок, порой трагических. И никогда не бывают счастливы те, кто понимает это слишком поздно.
Было ясно: Котик дурачилась. Кому, в самом деле, придёт серьёзно в голову назначать свидание ночью, далеко за городом, на кладбище, когда это легко можно устроить на улице, в городском саду? И к лицу ли ему, земскому врачу, умному, солидному человеку, вздыхать, получать записочки, таскаться по кладбищам, делать глупости, над которыми смеются теперь даже гимназисты? К чему поведёт этот роман? Что скажут товарищи, когда узнают? Так думал Старцев, бродя в клубе около столов, а в половине одиннадцатого вдруг взял и поехал на кладбище.
Я в порядке. Еще не настолько, чтобы шляться по ночным клубам в поисках правильного мальчика, с которым можно будет начать жизнь сначала, но уже достаточно, чтобы думать о правильном мальчике с удовольствием. К сожалению, маленькая Кшися, я знаю, что правильные мальчики не водятся в ночных клубах. Они встречаются тебе так: ты идешь по парку, вернее, ты бежишь по парку больницы, потому что маме только что сделали простую операцию, — кажется, это был аппендикс или катаракта, сейчас не помню, — и буквально сбиваешь с ног молоденького практиканта с такими прекрасными синими глазами, и даже не извиняешься, а спрашиваешь, где палата, и он помогает тебе найтись, а потом пьет с тобой мерзкий больничный кофе, а потом живет с тобой семь лет, а потом встает и уходит.
Изредка читаю в этой тематике действительно достойные, пронзительные вещи, но это как жемчужинки — очень и очень редко. Все больше, уж извините, надрывной, стопроцентно слезогонной продукции о замержающих котятах и тому подобное. Наконец вспомнила, где встречала тонкую иронию на такое чтиво. Роман Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба». Естественно написала их женщина. Назвала она это своё сочинение «Ода издыхающей лягушке»: О, лягушка! Припадая На живот и замирая, Возлежишь ты, издыхая, На бревне, О, горе мне! Детский шум и детский крик До твоих болот проник. И конец тебя настиг На бревне, О, горе мне!
Литературные персонажи о стихах;
— Очень рад это слышать,
— сказал мистер Уэллер.
— Стихи ненатуральная вещь. Никто не говорит стихами, разве что приходский сторож, когда он является за святочным ящичком *, или орреновская вакса * да ролендовское масло *, а не то какой-нибудь плаксивый парень. Никогда не опускайся до поэзии, мой мальчик! Начинай сначала, Сэмми!
— Мне это не нравится, Сэм, — возразил мистер Уэллер.
— Я не знавал ни одного почтенного кучера, который бы писал стихи. Вот только один написал трогательные стишки накануне того дня, когда его должны были повесить за грабеж на большой дороге; ну, да он был из Кемберуэла, так что это не в счет. Посмертные записки Пиквикского клуба.
Сегодня в городе моём – тоска.
С утра закрыты казино и клубы,
И воет ветер в водосточных трубах,
Вдыхая с улицы седые облака,
От упоения этой музыкой слегка
О жесть свои поранив губы...
Сегодня я к себе гостей не жду.
Мой город скрылся за густым туманом.
И запил друг, который лучший самый,
А я не в силах разделить его беду...
И, вроде бывшая всё время на виду,
Так быстро постарела мама...
В такие дни приходится признаться,
Что как бы не благоволил мой век,
Всё меньше адресов, где я могу остаться,
Не заплатив за ужин и ночлег.
Сегодня в городе моём – печаль.
От ощущенья неземной свободы
Как будто распахнулись двери небосвода,
Но на земле ещё так многого мне жаль...
И я смотрю в обетованную мне даль,
Не зная выхода и входа.
В такие дни приходится признаться,
Что как бы не благоволил мой век,
Всё меньше адресов, где я могу остаться,
Не заплатив за ужин и ночлег.
Вас так много странных вокруг,
Не похожие, но как один
Вас сближает единый дух
И правитель для вас един.
Вы ведомы, как стадо овец,
Но готовы загрызть тех, кто не похож
Мы — не вы. Безличие — жизни конец.
Надо знать, какой дорогой идёшь.
Под ногами клубы пугающих змей,
Но они — как вы и не тронут вас.
Эти твари, похожие на людей,
Заразить мечтают последних из нас.
Мы — не вы. Мы выбрали путь иной,
Наша воля сильней — вам её не сломить
Прячем души в обличья жестоких людей,
Но умеем мечтать и умеем любить.
Вы слабы, у вас души нет,
Вы умрёте через года,
Не оставив в реальности след.
Мы же будем живы всегда.
Расскажи мне, как это: целовать нелюбимого человека?
Расскажи мне, как это: засыпать у него под боком?
А меня уже не спасают ни бар, ни клуб, ни аптека:
Одиночество, знаешь, не лечится. эти люди все бьются током.
Расскажи мне как это: затыкать свои чувства кляпом?
Расскажи мне как это: вспоминать мои ямочки при улыбке?
Это словно в кино, полвека назад отснятом
Это словно «люблю» в дешёвой, помятой открытке.
Расскажи мне как забываешься, выпив виски.
Расскажи мне как сбиваешь костяшки себе о стены.
Расскажи мне как далеко быть, но всё же близким.
Расскажи мне как это: изменять, оставаясь верным.
Твой голос при мне всегда предательски так дрожит
Расскажи мне как любишь меня. Расскажи, милый, расскажи.
— Прости, но это чушь собачья! Ты самая умная из всех, кого я знаю. Я вижу, как ты помогаешь бездомному парню, на которого никто даже не взглянет. Ты всем вокруг приносишь радость. Ты многое можешь дать людям. Неужели ты считаешь, что никто не разглядит тебя за внешностью. Чушь собачья!
— Я не говорю, что мне нечего дать людям, но они об этом никогда не узнают, потому что не замечают меня. Сколько вечеринок ты пропустила, потому что тебя никто не пригласил? Сколько раз в клубе подруги бросали тебя сидеть одну, а сами шли танцевать с парнями? Сколько раз посетители вообще не обращали на тебя внимания, стремясь получше разглядеть меня? Пока все не так, и тебе не твердят постоянно, что ты чужая на этом празднике жизни, не говори мне, что это чушь собачья. Потому что ты не понимаешь.
– И вот что я тогда решила: «Сама, своими силами найду человека, который будет круглый год любить меня на все сто процентов». Сколько мне тогда было? Лет одиннадцать-двенадцать.
– Здорово, – восхищенно сказал я. – И как результаты?
– Не так все просто, – ответила Мидори и некоторое время смотрела на клубы дыма. – Видимо, так долго ждала, что со временем слишком задрала планку. Сложность в том, что теперь я мечтаю об идеале.
– Об идеальной любви?
– Чего? Даже я до такого не додумалась. Мне нужен просто эгоизм. Идеальный эгоизм. Например, сейчас я скажу тебе, что хочу съесть пирожное с клубникой. Ты все бросаешь и мчишься его покупать. Запыхавшийся, приносишь мне пирожное, а я говорю, что мне расхотелось, и выбрасываю его в окно. Вот что мне сейчас нужно.
– Да это, похоже, к любви не имеет никакого отношения, – растерянно сказал я.
– Имеет. Только ты об этом не догадываешься, – ответила Мидори. – Бывает время, когда для девчонок это очень важно.
– Выбросить пирожное в окно?
– Да. Хочу, чтобы мой парень сказал так: «Понял. Мидори, я все понял. Должен был сам догадаться, что ты расхочешь пирожное с клубникой. Я круглый идиот и жалкий дурак. Поэтому я сбегаю и найду тебе что-нибудь другое. Что ты хочешь? Шоколадный мусс? Или чизкейк? »
– И что будет?
– Я полюблю такого человека.
– Бессмыслица какая-то.
– Но для меня это – любовь. Никто, правда, не может этого понять.
На экране была библиотека клуба «Haute SOS». А если точно, мои голые ноги. Елозящие на пустом диване.
Хорошо ещё, что камера была установлена так, что я попадал в кадр не весь. А то был бы совсем позор.
Самым отвратительным было то, что на соседней табуретке сидел Энлиль Маратович. Иштар почему-то полюбила вызывать нас на ковер вдвоем.
— Ладно, — не выдержал Энлиль Маратович. — Хватит. Возмутительно. Рама Второй, надо же знать меру в распутстве!
Мой взгляд ввинтился в ножку табуретки — словно пытаясь отыскать там щель, в которую могла бы спрятаться душа.
— Милый, — нежно прошептала Иштар, — в твоих изменах есть что-то настолько трогательное Это так свежо
— Сам не ведает, что творит, — сказал Энлиль Маратович.
— Я в курсе, — ответила Иштар. — Рама, ты чего глаза прячешь? Чего ж ты жалуешься, что я тебя всего высосала? А сам налево ходишь? Значит, силенки еще есть.
— Я не жалуюсь, — буркнул я.
— Он правда не жалуется, — сказал Энлиль Маратович. — Парень держится молодцом. Я бы так не смог. Может, простим на Какой это раз?
— Пятидесятый, наверно.
— Правительство действительно враг народа. — Бобби поворачивается ко мне. — Боже мой, Виктор, тебе ли уж этого не знать.
— Но Бобби, я не занимаюсь политикой, — невнятно бубню я.
— Все ей занимаются, Виктор, — говорит Бобби, вновь отворачиваясь от меня. — И с этим ничего не поделаешь.
На это заявление мне нечего ответить, так что я молча допиваю остатки «космополитена».
— Тебе следует серьезно заняться своим мировоззрением. Твое мировоззрение вызвано недостаточной информированностью.
— Мы убиваем безоружных людей, — шепчу я.
— В прошлом году в нашей стране совершено двадцать пять тысяч убийств, Виктор.
— Но но я то не совершил ни одного из них.
Бобби терпеливо улыбается, вновь возвращаясь к тому месту, где сижу я. Я смотрю на него с надеждой.
— Лучше держаться от всего этого в стороне, Виктор?
— Да, — шепчу я, — наверное, лучше.
— Но это невозможно, — шепчет он в ответ. — Вот что ты должен понять.
— Но, чувак, я же я же я же
— Виктор.
— чувак, мне было так трудно в последнее время, это меня в какой то степени оправдывает
Я смотрю на него взглядом, полным мольбы.
— Тебе не за что оправдываться, чувак.
— Бобби, но я же я же американец, правда?
— Ну и что, Виктор? — говорит Бобби, глядя на меня сверху вниз. — Я тоже.
— Но почему именно я, Бобби? — спрашиваю я. — Почему ты мне доверяешь?
— Потому что ты думаешь, что Сектор Газа — это название ночного клуба, а Ясир Арафат — имя черного рэппера, — говорит мне Бобби.
Люди не запоминают вашу одежду, они запоминают ваши поступки и дела. Все, что остается после человека, это его дела. Никто не будет помнить, как вы одевались, после вашей смерти, все будут помнить, как вы помогали бедным, кормили бездомных животных или как совершили революцию в своем бизнесе или во всем мире. Поверьте, на первом свидании мужчина не запомнит марку вашего платья или туфель, он запомнит вашу улыбку и сексуальность, которую вы источали в тот день. В вашем шкафу может висеть много именитых брендов, вы можете ходить в них на работу, в клубы или в гости, вас будут считать стильным человеком, но если вы не сделали ничего для других, вас забудут и никто не сможет вспомнить даже вашего лица. Если вы не делаете добра людям, то, марка вашей эксклюзивной одежды, не имеет значения. Многие думают, что одевшись в дорогой бренд он будет заметен, на самом деле, одежда человека — это то, что замечают в первую очередь, но помнят в последнюю. Память о человеке, это память о его делах, которые он оставляет за собой, чем больше хороших дел сделал человек, тем больше о нем память!
-
Главная
-
Цитаты и пословицы
- Цитаты в теме «Клуб» — 150 шт.
