Цитаты

Цитаты в теме «луч», стр. 22

Случилось это так внезапно
Увидев красоту цветка превратно
Как лунный свет бросал лучи
И освещал бутон в ночи

Среди дрожащих лепестков
И поедающих так жадно языков
Бутон из грязи поднимался вверх
Ему плевать на мнение всех.

Судьба его уж решена
Лишь только ночь его спасла.
В глухих невиданных краях
Являлся идолом бродяг.

Его топтали как могли
И убивали, даже жгли.
Но волю, силу, красоту
Нельзя убить не в рае, не в аду

Лишь по ночам луна ласкала взглядом
А звезды улыбались их забавам
Луна и лилия не совместимы,
Но чувства их неизгонимы

Не выдержит цветок разлуки,
Не выдержит суровой муки
И смех вокруг — другой закон
Лишь потому, что он влюблен.

Он, умирая, плакал заклиная
Свой род цветковый проклиная
Его заклятие свершилось
На всех сурово отразилось

И по утрам, как солнце всходит,
Цветы слезами все исходят
И плачут только на рассвете
Цветка судьбы суровой дети.
Лирическая шутка
Заяц крякает на дне,
Ерш гуляет по сосне,
Лунный луч плетёт клубок

Из счастливых рук и ног.
Осьминог, ядрёна медь,
Не сумеет так суметь
Заплести своё лицо

В бесконечное кольцо.
Ты да я, да мы с тобой,
Уж зелёный под арбой,
Ухмыляется Ходжа,

Ишака за хвост держа.
Это сказка или быль?
Муху кушает ковыль,
Фисгармонь хрустит во мгле

Пересохшим крем-брюле.
У ромашки на груди
Не шатен и не блондин,
Шепчет ласково она:

Я навек твоя жена!
Ой ли, так ли?
Что за чушь,
Это я твой милый муж,

Положительный брюнет
Тридцати, не больше, лет!
В речке возится Стрелец,
В небе мечется елец,

Мышь летучая шуршит
В тайниках чужой души.
В ступе тёща с помелом
Требует возврата в дом,

Не смешите, мол, людей,
Нагишом и в борозде!
Никогда ей не понять —
Сено мягче, чем кровать,

И к тому же скрипы здесь
Не подслушивает тесть!
Сумасшедшая жена, ты не выпита до дна,
Да и я ещё могу кое-что хоть на бегу!
Я беззвучьем оглушена —
Ветер стих — и умолкли птицы
Необъятная тишина
Опускается на ресницы.

Из давнишних погасших снов
В цепенеющее сознанье
Пробирается холод слов,
Горько брошенных на прощанье

Лунный луч у щеки лежит
На остывшей подушке, рядом —
Тени чёрные, как ножи,
Режут прошлое без пощады —

И в осколке любви былой,
Так неслышен и так бесцветен,
Отражается голос твой
Отголоском тепла и лета

Разливает прохладу ночь,
Всё надеется: «Может, если »
Но минувшему не помочь,
Не вернуть ни цвета, ни песни —

Я беззвучием оглушена —
Ветер стих — и умолкли птицы
Необъятная тишина
Опускается на ресницы.

Лунный луч у щеки лежит
На остывшей подушке, рядом —
Тени чёрные, как ножи,
Режут прошлое без пощады —

И в осколке любви былой,
Так неслышен и так бесцветен,
Отражается голос твой
Отголоском тепла и лета.
Вся жизнь игра, но на ночь мы снимаем маску,
И все меняется, и все наоборот,
Кто стервой был, а кто лишь мягкой лаской,
Никто уже теперь не разберет.

Ты беззащитен под покровом ночи,
Ты снова тот, кто есть и больше ничего,
Ты свою роль играть уже не хочешь,
Ты так устал, ты хочешь одного:

Уснуть, забыть во сне свои тревоги,
От мира суетного в небытие уйти,
Чтоб по еще нехоженой дороге,
Иначе своей жизни путь пройти.

Так королева мнит себя пастушкой,
Пастушка же в короне входит в зал,
Так умница захочет быть простушкой,
А льстец ждет для себя чужих похвал.

Но солнца луч нам возвестит об утре,
Растают грезы, новый день пришел,
И вот уже красавица свой носик пудрит,
И каждый свою маску вновь нашел.

Все на своих местах и все как прежде,
Вот только иногда фальшивость фраз,
Нас выдает, но мы живем в надежде,
Что никогда никто не разгадает нас.
Гуляя по лабиринтам души, заглядывая в глаза минотавру разума, поджигая в руках время, эту ненадёжную нить Ариадны, я бережно собираю плоды своей жизни в плетённую корзину слов. Но я не луч света в тёмном царстве одиночества, я не мудрец и не философ, я не поэт смутных времен скуки и сытости. Всё уже давно сказано до меня. И пусть в слепом мире, населённом беспомощными испуганными зверятами, называющими себя людьми, даже банальные истины порой могут оказаться невероятным открытием, всё же нести свет во тьму незнания — не мой выбор. Мой выбор прост и непререкаем: я выбираю смотреть на воду. Я выбираю видеть небо. Я выбираю пинать по ветру тяжёлые осенние листья и целовать горячие жадные губы, я выбираю широко улыбаться жизни и раздвигать острием мысли тесноту мира, я выбираю свет звёзд и крепкий чай, я выбираю легкость на подъём и нежность молчания. Я выбираю самый глубокий, самый долгий вдох всех аспектов бытия, как высший дар тому, кто не больше, чем небрежный рисунок на песке за мгновение до прибоя.
Завтра я буду другим. Завтра я стану новым. Возможно, влюбленным в этот маленький красивый мир. Я буду наивно требовать взаимности у рассвета за то, что нетерпеливо встречаю его, ловя первые лучи зеркалом глаз. Или сам стану этим тонким тревожащим душу рассветом для одного, самого настоящего, самого живого человека. А, может быть, я буду грустным. Больным светлой печалью пока ещё тёплой, ранней осени. И буду петь её желтеющие листья, дыша вызревшим звёздами небом. Или тоскуя за чашечкой чая возле открытого окна, ведущего на скучающую под пеленой мелкого дождя улицу. А может быть я буду весёлым. Смеясь над собой и легко, полушутя, измеряя судьбу улыбками на светлеющих от радости лицах. Или с долей сарказма и цинизма срезая налёт благочестия с людских пороков. В любом случае, потом я усну, чтобы проснуться на следующее утро и снова быть другим. Снова стать новым. И опять почувствовать острым покалыванием в кончиках пальцев восторг бытия, в котором я для себя открыл простое счастье: каждую секунду жизни не быть, но становиться самим собой, бесконечно меняясь изнутри.
Они боятся сделать шаг. Показать лицо, позвонить и сказать правду, встретится за чашечкой горячего ароматного напитка и поговорить. Да просто быть собой, не той смешной марионеткой образа с мышлением поисковой программы и безвкусно идеальной красотой аватарок, а просто человеком, не больше, но и не меньше. Они скребут изнутри панцирь иллюзорного одиночества и ждут того, кто сделает шаг за них, занимая свой досуг поиском всё новых и новых самооправданий бездействию. Они боятся сделать шаг, потому что за окном дождь, а не Эйфелева башня в лучах солнечного Парижа, волосы растрепаны, возле глаз пролегли первые морщинки, в словах то и дело чувствуются пробелы знаний и дрожь неуверенности, настроение портится невзначай, медленная жизнь оседает тучностью тела, творчество тает в бытовухе, сказочные дворцы превращаются в облезлые обои и невымытую посуду, свобода в ворчащих стариков родителей, богатства души теряются за нищетой быта и недовольным начальством на работе, а сам человек уже не хочет быть собой, вживаясь в свою любимую марионетку, не способную, не готовую сделать шаг. Но, Боже мой, как легко шагать по тряпичному миру общей нерешительности.
А люди похожи на разные окна

Ты знаешь, а люди похожи на разные окна
Одни кристально чисты
Сквозь другие свет струится немножко
Одни крепки — калёное стекло

Других лишь тронешь — в дребезги оно
Одни ровны — сплошная тишь да гладь
А в кривизне других — ни зги не разобрать
Одни — лишь отражают блеск ночных огней

Другие — сами светятся мир делая светлей
Одни все время наглухо закрыты шторой
Другие настежь круглый год в любую пору
Одних — венчают роскошь витражи

В других — стекло совсем простой цены
Бывает, что окна ка люди ревут со слезами
Бывает, сияют в лучах огоньками
Бывают заброшены, забиты, завешены

Бывают как в платьице белом — заснежены
Бывают в грязи и в пыли — работяги
Бывают, блестят чистотой как стиляги
Бывает, разбиты совсем на осколки

Бываю в цветах и шелках как креолки
Но знаешь окна — это просто чудо
Сквозь них, увидеть можем мы друг друга
Не зря — окно у дома словно глаз

И мы стоим у окон каждый раз
Когда в душе тоска-ненастье
Стоим и думаем о счастье.
Единственное глубокое чувство, которое мне случалось испытывать во всех этих любовных интригах, была благодарность, если все шло хорошо, если меня оставляли в покое и давали мне полную свободу действий. Ах, как я бывал любезен и мил с женщиной, если только что побывал в постели другой, я словно распространял на всех остальных признательность, которую испытывал к одной из них. Какова бы ни была путаница в моих чувствах, суть их была ясна: я удерживал подле себя своих возлюбленных и друзей для того, чтобы пользоваться их любовью, когда вздумается. Я сам признавал, что мог бы жить счастливо лишь при условии, если на всей земле все люди или по крайней мере как можно больше людей обратят взоры на меня, никогда не узнают иной привязанности, не узнают независимости, готовые в любую минуту откликнуться на мой призыв, обреченные, наконец, на бесплодие до того дня, когда я удостою обласкать их лучом своего света. В общем, чтобы жить счастливо, мне надо было, чтобы мои избранницы совсем не жили. Они должны были получать частицу жизни лишь время от времени и только по моей милости.
То, что я увидел, видели и другие, не только я, а между тем зрелище это было создано не для глаз человека. Там, в середине площади, — был полдень, солнце стояло высоко, — плясала девушка. Создание столь дивной красоты, что Бог предпочел бы ее пресвятой деве и избрал бы матерью своей, он бы пожелал быть рожденным ею, если бы она жила, когда он воплотился в человека! У нее были черные блестящие глаза, в темных ее волосах, когда их пронизывало солнце, загорались золотые нити. В стремительной пляске нельзя было различить ее ножек, — они мелькали, как спицы быстро вертящегося колеса. Вокруг головы, в черных ее косах сверкали на солнце металлические бляхи, словно звездной короной осенявшие ее лоб. Ее синее платье, усеянное блестками, искрилось, словно пронизанная мириадами золотых точек летняя ночь. Ее гибкие смуглые руки сплетались и вновь расплетались вокруг ее стана, словно два шарфа. Линии ее тела были дивно прекрасны! О блистающий образ, чье сияние не меркло даже в свете солнечных лучей! Девушка, то была ты! Изумленный, опьяненный, очарованный, я дал себе волю глядеть на тебя. Я до тех пор глядел на тебя, пока внезапно не дрогнул от ужаса: я почувствовал себя во власти чар!
Очень может быть, что он и столь же суров, — возразил Дон Кихот, — но чтобы от него была людям такая же точно польза — вот за это я не ручаюсь. Уж если на то пошло, воин, исполняющий приказ военачальника, делает не менее важное дело, нежели отдающий приказы военачальник. Я хочу сказать, что иноки, в тишине и спокойствии проводя все дни свои, молятся небу о благоденствии земли, мы же, воины и рыцари, осуществляем то, о чем они молятся: мы защищаем землю доблестными нашими дланями и лезвиями наших мечей — и не под кровлей, а под открытым небом, летом подставляя грудь лучам палящего солнца и жгучим морозам — зимой. Итак, мы — слуги господа на земле, мы — орудия, посредством которых вершит он свой правый суд. Но исполнение воинских обязанностей и всего, что с ними сопряжено и имеет к ним касательство, достигается ценою тяжких усилий, в поте лица, следственно тот, кто таковые обязанности на себя принимает, затрачивает, разумеется, больше усилий, нежели тот, кто в мирном, тихом и безмятежном своем житии молит бога о заступлении беспомощных.