Цитаты

Цитаты в теме «память», стр. 16

Как приготовить самый вкусный кофе?
Не растворять в стакане суррогат,
Сварить самим — полезный для здоровья,
Имеющий особый аромат

Советую ручную кофемолку.
Для зерен кофе важен сам процесс!
От электрической, замечу, мало толку,
И быстро пропадает интерес.

Вся наша жизнь напоминает кофе
Крупицы знаний, мыслей и надежд,
Что оставляют зерна в каждом слове
И оседают в памяти невежд.

И, зачерпнув всего две чайных ложки,
На дно кидаем турки порошок,
И добавляем сахара немножко
Ведь жизнь не сахар, согласись, дружок!

Зальем, перемешаем все с водою,
Поставим наш напиток на огонь,
Пока все не поднимется горою
Внимательно следи, не проворонь!

Чуть подождем, пока осядет пена
(Осадок пролетевших мимо лет),
И разливаем в чашечки мгновенно,
Вдыхая сногсшибательный букет.

Один глоток Еще глоток смакуя
Божественный кофейный аромат,
Чтоб на губах горчинкой поцелуя
Вернулся обязательно назад!...Вкусно!..Невероятно.
Прости

Прости за всё меня, любимый,
За ревность глупую и ссоры,
Что так порой невыносимы
Бессмысленные разговоры.

За эти странные желанья
На память вновь оставить что-то
За бесконечные признания
И за излишнюю заботу.

Что я не вовремя звонила-
То поутру, то поздно ночью
Что так отчаянно любила
И рядом быть хотела очень.

Что я, возможно, досаждала
Пустыми частыми звонками,
И что тебя не отпускала,
Вцепившись слабыми руками.

Что я считаю и считала-
Не стоит за тебя лить слёзы,
Но на плече опять рыдала...
Прости за эти парадоксы.

Прости меня за все безумства,
Когда средь ночи я сбегала.
Прости, что всему миру чувства
Я без утайки открывала.

Что разрешила в Интернете
Чужим копаться в наших судьбах,
Что каждому на белом свете
Кричала о любви безумной.

Прости, что я была с тобою
Такою хрупкой и ранимой
Что ты не стал моей судьбою,
Прости меня... Прости, любимый.
Для того, чтобы память была лучше, её надо упражнять. Точно также, как существуют упражнения для укрепления мышц рук, ног, спины, шеи, брюшного пресса, существуют и упражнения для укрепления памяти. Они очень простые, общедоступные, их можно делать в любой обстановке. <...> Ведь не случайно же раньше в школах детей заставляли зубрить очень многое наизусть. В том числе заучивать без всякой разговорной практики, так называемые, «мертвые языки», на которых люди уже давно не разговаривают. Зубрёжка вообще была одним из методов обучения. Мы же её всегда очень критиковали, и в конце концов ликвидировали. А вместе с ней выкинули на помойку хороший тренажер для памяти. Для тренировки памяти очень полезно заняться изучением какого-нибудь иностранного языка, заучивать ежедневно хотя бы по пять-десять новых слов. Или учить наизусть стихи — казалось бы, совершенно праздное занятие, но, поверьте моему опыту, это очень эффективное упражнение.
Он читал все, что выходило, посещал театры, публичные лекции, слушал, как объясняет Араго явления поляризации света, восхищался сообщением Жоффруа Сент-Илера о двойной функции внутренней и наружной сонной артерии, питающих одна — лицо, другая мозг, был в курсе всей жизни, не отставал от науки, сопоставлял теории Сен-Симона и Фурье, расшифровывал иероглифы, любил, надломив поднятый камешек, порассуждать о геологии, мог нарисовать на память бабочку шелкопряда, обнаруживал погрешности против французского языка в словаре Академии, штудировал Пюисегюра и Делеза, воздерживался от всяких утверждений и отрицаний, до чудес и привидений включительно, перелистывал комплекты Монитера и размышлял. Он утверждал, что будущность — в руках школьного учителя, и живо интересовался вопросами воспитания. Он требовал, чтобы общество неутомимо трудилось над поднятием своего морального и интеллектуального уровня, над превращением науки в общедоступную ценность, над распространением возвышенных идей, над духовным развитием молодежи. Но он опасался, как бы скудность современных методов преподавания, убожество господствующих взглядов, ограничивающихся признанием двух-трех так называемых классических веков, тиранический догматизм казенных наставников, схоластика и рутина не превратили бы в конце концов наши школы в искусственные рассадники тупоумия.
Вот и будь теперь сильной.
Все держи на своих плечах.
Эта тяжесть невыносима.
Научись не чувствовать и молчать.

Продираясь сквозь все «не могу»,
«Зачем мне», восстанавливать сбитый, усталый ритм.
Ну, а память с каким — то упорством чертит чем —
То острым на том, что еще болит.

И фрагменты из прошлого сыплет солью,
Собирая мозаику давних дней.
Я уже давно позабыла сколько я себе клялась
Не скучать о ней.

Не искать намеков и тайных смыслов,
Захлебнувшись на вдохе в разбитом сне.
Но она мои забирает мысли
И с собою их возвращает мне.

И о чем — то печалясь, глядит мне в спину
С фотографии маленькой у стола.
Я ее никак не могу покинуть,
Хоть она полгода назад ушла.

Ничего с собою не взяв в дорогу.
Иногда проявляясь в коротком сне.
В моей жизни ее до сих пор так много,
Хоть она совсем не осталась в ней.

Лишь душа ее, может, бывает рядом.
Осторожно, чтобы не помешать.
Все в порядке, мама. Всего лишь надо
Научиться мне без тебя дышать.
Последний, кто может действительно оценить фильм, снятый на основе какой-то книги, — это, вероятно, сам автор книги. Когда я 28 лет назад впервые увидел фильм «На Западном фронте без перемен», он вызвал у меня смешанные чувства. Я восхищался постановкой батальных сцен, но исполнители ролей казались мне чужими, я никак не мог идентифицировать их с людьми, оставшимися в моих воспоминаниях. Они были другими: у них были другие лица, и они по-другому себя вели.
Нынче происходит нечто противоположное. Странная колдовская сила втиснула впечатление от фильма между моими воспоминаниями и персонажами книги. Фильм перемешал актеров-исполнителей и людей, сохранившихся в моей памяти, причем воспоминания часто занимают лишь второе место. Когда я теперь думаю о персонажах книги, то перед глазами возникают в первую очередь лица исполнителей ролей в фильме, и только если я глубже покопаюсь в моей помутневшей памяти, возникнут люди той поры, какими они были на самом деле. Фильм живее. Зрение может быть очень обманчивым.