Цитаты

Цитаты в теме «взгляд», стр. 95

Ему так положено — быть для Неё никем:
Первой капелью, мартовским сквозняком.
Мальчик, с душой, похожей на манекен.
Словно удача, что держишь в одной руке
И отпускаешь, на счастье одним гудком.
Ему так положено — кофе и коньячок.
Мысли тягучие. Сладкая карамель.
Девочки пишут.[Вот только бы Он прочёл]
Мальчик-повеса с рассказами ни о чём.
Знать бы, так кто же посадит Его на мель?.
Голос ванили. Красивое ремесло —
Острое слово. И нужен ли нож для писем?
Если Он режет обычно лишь парой слов.
Впрочем, когда Он наденет своё крыло,
Поздно гадать — кто насколько бывал зависим.
В этой улыбке ни грамма Её молитв.
Взгляд, начинающий мысли читать с конца.
Не говори Ему — где у Тебя болит.
Что без Него спокойнее и бездонней
Просто, когда Ты сдуваешь Его с ладоней,
Он остаётся, как дьявольская пыльца.
Мы творцы. Демиурги реальности, окружающей нас. Именно мы создали её такой. Ты когда-нибудь задумывался, что мы не можем жить без повода? Нам нужен повод, чтобы подружиться, нам нужен повод, чтобы любить, нам нужен повод, чтобы просто заговорить с человеком, нам нужен повод, чтобы уснуть и проснуться. И мы мучительно его ищем, переминаясь с ноги на ногу на грязном асфальте, ковыряя пальцем душу в попытке придумать ловкие слова тогда, когда хочется просто подойти и сказать: привет, давай поговорим? Просто так. Потому что у тебя красивые глаза. Потому что уже осень, а вместе теплее. Потому что мы просто люди и смотрим в одно небо. Потому что каждая душа человеческая — индивидуальна, неповторима и прекрасна, и не хватит жизни, чтобы узнать каждую, но так хочется И ты подходишь, говоришь, глядя в лицо: давай просто поговорим.. и получаешь встречный вопрос: по поводу? Мы делаем мир сложнее, чем он есть. Я смотрю на мальчиков, мнущихся на ветреных улицах: я сейчас подойду и скажу ей, что и дальше мучение на лице. Нет повода. Сколько времени, как пройти в библиотеку, Вы обронили.. Девушка, Вы обронили разноцветный листопад в моё сердце, Вы закружили в танце ресниц мой взгляд, девушка, посмотрите на меня, улыбнитесь и пойдём гулять по парку, выпуская на зеркало луж солнечных зайчиков смеха. Но всё же иногда встретишь человека, который не ищет повода, чтобы жить, который чем-то похож на тебя, который видит этот мир простым, который не любит масок, потому что воздух под ними тяжёлый и пропахший гримом, который учился ходить не касаясь земли.
Как часто на весы человеческих отношений тяжелым грузом ложится честность. От слова этого мелким бисером осыпаются вопросы, а я сижу возле весов, собираю их и сплетаю в нить. Честность не для дураков, честность сильно граничит с иными качествами. Человек, который честно говорит всю правду, озвучивает каждую свою мысль — дурак. Это грань честности с пониманием. Словом можно обидеть и обрадовать, словом можно вернуть к жизни и убить. Честным словом. Пойми собеседника, отрежь тактичностью лишнее, умей не соврать, но промолчать. Научись чувствовать важность и ценность молчания, ловить сердцем те моменты, когда оно становится необходимостью. А фраза: «нет, я же честный, я все равно скажу» на проверку оказывается банальным эгоизмом, лишенным понимания. Повадки дурака. Но страшнее дураки не бестактные, а те, которые извратили иную грань, грань честности с истиной. Мы говорим не столько правду, сколько то, что правдой считаем. Во что верим. Самообман, искажающий неокрепшие умы в формате честности. «Я верю, что завтра конец света и для спасения нужно пойти и сжечь себя на площади, я расскажу об этом тринадцатилетнему подростку я буду честным, я буду говорить правду». В менее глобальном варианте такая глупость ложится в основу принципа «сломанного телефона», с которым мы регулярно сталкиваемся в повседневной жизни. Чтобы быть честным, нужна уверенность в том, что твои слова это истина в последней инстанции. И это тоже повадки дурака. А мудрость сводит честность к формулировке «я считаю, что» и к умению допускать иной взгляд на привычные вещи. Она сводит на нет желание навязать свое мнение другим, оставляя право решать самостоятельно, во что верить. Так будем честными, друзья мои, и становясь ими, научимся постигать и понимание, и мудрость.
Голуби — совершенно бессмысленные создания. Они всегда рядом, самый привычный для города вид птиц: курлыкают, ищут еды, смотрят вокруг глупыми круглыми глазками, лениво выпархивая из-под ног. Регулярно я их подкармливаю хлебом, но чаще — не замечаю. Как кто-то сказал: те же крысы, только с крыльями. Я, правда, и крысу, когда-то жившую в подъезде, подкармливал. Конечно, источник заразы, но люди тоже не ангелы, а все мы, как говорится, под Богом, все живые. Примерно так я думал, пока однажды весной не увидел птенцов голубя. И вдруг не осознал, что при всей привычности самих птиц, птенцов я вижу первый раз. До этого я видел только взрослых матерых голубей. А тут — птенец. Впервые. И как все, происходящее впервые, это выделилось из общего будничного фона и запомнилось, слегка изменив взгляд. Всего лишь птенец, покрытый растрепанным пухом, с желтым клювом, жадно открытым нараспашку, пронзительно писклявый. И снова мелькнула мысль: я ведь живу в городе, в котором голубей хоть ешь. Но вот передо мной птенец, и пищит он громко и противно, а я ведь никогда раньше не только не видел, но и не слышал их. Ни разу. Эта история случилась давно, детали уже подзабылись, я сменил не один город. Но до сих пор, фотографируя улицы, я заползаю во все щели, забираюсь на все крыши, спускаюсь в подвалы. И самым краешком сознания я высматриваю птенцов голубей. Ищу и не нахожу, превращая их в воображении в полумифических существ, живущих только в моей фантазии. После этого случая я все внимательнее смотрю вокруг и все чаще задаюсь вопросом: а что еще я не замечаю, упускаю, теряю в суете, до повязки на глазах привыкнув к своей жизни.
Этот каменный город спит в руках ветров. В этом городе по тротуарам стучат каблуки красивых женщин с голодным взглядом и алчной жаждой новой любви на поводке. С цепей этого города рвутся в небо корабли, в этот город не возвращаются ушедшие. В этом городе птицы видны по глазам, любящим солнце за нас, в этом городе убийцы видны по группе крове на рукавах. В этом городе Ромео пьет водку и забивает косяк, потому что уже знает, что Джульетта должна умереть. В этом городе все хранят на груди свою собственную петлю и готовы загрызть каждого, кто посмеет измерить глубину страданий и найти дно. В этом городе из тысяч наушников, вставленных в голову, льётся громкая глухота с ритмичным речитативом равнодушия. В этом сумеречном городе прижимается спиной к стене живой человек, роняя скрипку из ослабевших рук. В этом городе подъезды зевают затхлой темнотой, а дети уходят из дома в безнадежном поиске упавших с неба звезд. В этом городе живёшь ты и каждый вечер в тебя заглядывает бездна, а ты куришь в окно и улыбаешься ей, как давней любовнице. Этот каменный город переживёт всех и останется молча стоять памятником всех земных страстей в пространстве смеющейся тишины. Этим городом пахнут мои волосы, этот город отражается в моих зрачках, он бьётся жилами рек и дорог под рубашкой Это город, который я люблю.
Мужчина-Загадка.
Такое возможно?
Целуй его сладко.
Люби ос-то-рож-но

Приснись ему в полночь —
Пусть даже случайно.
Скажи, что всё помнишь
Налей ему чая

С утра как проснётся
В любимую чашку
Когда улыбнётся,
Вздохни, но не тяжко.

А нежно-воздушно,
Лукаво-игриво.
Шепчи ему: «Лучший
И самый красивый»

Своим поцелуем
Согрей, обжигая.
И взглядом Колдуньи
Смотри, не мигая.

Когда он от взгляда
Растает, вздыхая,
Скажи, что ты рада
Ему, обнимая.

Не вздумай капризы
Показывать сразу.
Уж лучше — сюрпризы
Всегда, по заказу.

Мужчина-Загадка
Не прост в обращении
Но ооооч-ч-чень уж сладкий
Как торт и печенье.

Кусать его, впрочем,
Увы не пытайся.
Во сне, между прочим,
Всегда улыбайся!

Такой вот Мужчина —
Как сон, как отрава.
И он без причины
Всегда будет правым.

Ведь он — самый лучший
Мужчина-Загадка.
Подаренный Случай.
Мой стих из тетрадки.

Так-с. Слезы — в сторонку.
Вперед! И с улыбкой!
Оххх только б, девчонки,
Не сделать ошибку!
Мимолётные секунды

Я живу мимолётными секундами
От встречи до встречи
С огромными перерывами
Затаив дыхание, забыв обо всем на свете

Кроме этих коротких мгновений
Когда могу видеть и слышать тебя
Хоть издали, обрывки твоих слов,
Мелькание твоей фигуры,

Или почти развеянные
Остатки запаха твоих духов
Я просто случайный прохожий,
Которому нет места в твоей жизни

Кроме привет, пока
И как делишки больше ничего
Ничего не могу с собой поделать
Так хочется тебе сказать самое главное

Но каждый раз когда ты
В спешке говоришь «привет»
Я чувствую в твоих жестах,
В твоем взгляде «молчи»

И я молчу, не в силах
Перечить твоему желанию,
Не желая тебя разочаровывать и расстраивать.
Я люблю твою улыбку, твои глаза,

Твою шею и нежные руки
Люблю твой голос и смех
Только услышу звук твоих шагов
И сердце замирает от счастья

Как оказывается мало
Нужно человеку для счастья
Всего какие то секунды в которых
Есть хоть отдалённый след любимого человека.
Не спрашивай, как тебе называть меня.
Имя лишь случайный штрих,
Привычная пустота звуков на красивых губах.
Не спрашивай, как тебе называть меня,

Придумай мне имя.
Смешай случайный блеск глаз
С падающим за окном снегом,
Добавь поющее тепло между нами

И мягкость первых слов.
Наложи оттенки собственных мыслей,
Раскрась огромным размахом чувств,
Таким свойственным тебе.

Придумай мне имя, которое для тебя
Будет значить что-то большее,
Чем условность пропечатанных в паспорте букв.
Которое будет значить что-то только для тебя.

Придумай мне имя, в котором только
Ты увидишь мой усталый взгляд
Сквозь дым сигареты, наши улыбки
На расстоянии одного выдоха,

Первый, еще неуверенный поцелуй,
Соприкосновение душ в череде холодных дней.
В котором ты прочтешь историю одной жизни,
Такой, какой ты видишь ее.

Придумай мне имя, только ты,
И оно станет по-настоящему, всерьез,
До надрыва глупого сердца,
До легкой дрожи касающихся
Твоей кожи пальцев - моим.
Диван в лаборатории был просто отменный. Не слишком жёсткий, не слишком мягкий; подушка идеально прогибалась под головой. Выполняя заказы в различных конторах, я отдыхал на самых разных диванах, и могу квалифицированно заявить: по-настоящему удобных диванов на свете почти не встретишь. В подавляющем большинстве, это расхожие штамповки, купленные наобум: смотришь — вроде бы высший класс, а попробуй прилечь — проклянёшь все на свете. Если честно, я не понимаю, почему люди настолько небрежно выбирают себе диваны.
Я убеждён, хоть это, возможно, и предрассудок: по тому, как человек выбирает себе диван, можно судить о его характере. Диваны — отдельный мир со своими незыблемыми законами. Но понимает это лишь тот, кто вырос на хорошем диване. Примерно так же, как вырастают на хорошей музыке или хорошей литературе. Хороший диван даёт жизнь другому хорошему дивану, а плохой диван не порождает ничего, кроме очередного плохого дивана. Увы, это так.
Я знаю много людей, которые ездят на суперроскошных автомобилях, но в своём доме отдыхают на второсортных, если не третьесортных диванах. Таким людям не очень хочется доверять. В дорогой машине, безусловно, есть свои достоинства — но, что ни говори, это просто дорогая машина. Такую купит любой — были бы деньги. Но для того, чтобы купить хороший диван, нужны свой взгляд на мир, свой опят, своя философия. Деньги, конечно, тоже нужны, но одними деньгами тут не отделаешься. Без ясного представления, что для тебя в жизни диван, идеального варианта не подобрать.
На экране была библиотека клуба «Haute SOS». А если точно, мои голые ноги. Елозящие на пустом диване.
Хорошо ещё, что камера была установлена так, что я попадал в кадр не весь. А то был бы совсем позор.
Самым отвратительным было то, что на соседней табуретке сидел Энлиль Маратович. Иштар почему-то полюбила вызывать нас на ковер вдвоем.
— Ладно, — не выдержал Энлиль Маратович. — Хватит. Возмутительно. Рама Второй, надо же знать меру в распутстве!
Мой взгляд ввинтился в ножку табуретки — словно пытаясь отыскать там щель, в которую могла бы спрятаться душа.
— Милый, — нежно прошептала Иштар, — в твоих изменах есть что-то настолько трогательное Это так свежо
— Сам не ведает, что творит, — сказал Энлиль Маратович.
— Я в курсе, — ответила Иштар. — Рама, ты чего глаза прячешь? Чего ж ты жалуешься, что я тебя всего высосала? А сам налево ходишь? Значит, силенки еще есть.
— Я не жалуюсь, — буркнул я.
— Он правда не жалуется, — сказал Энлиль Маратович. — Парень держится молодцом. Я бы так не смог. Может, простим на Какой это раз?
— Пятидесятый, наверно.
Ещё одно потрясающее стихотворение любимой поэтессы ....
Ему на вид, пожалуй, не больше двух. Песок сбегает струйками из горсти. Он это слово ловит, как белый пух, и по слогам боится произнести. Подходит робко, трогает за ладонь, глаза, как небо, преданы и чисты. Он напряженно смотрит на детский дом и выдыхает: «Мамочка, это ты?» - и ждет ответа сжавшись, как ждут удар, как обрывают резко чужую нить Он загадал – однажды услышать «да» и веру в это чудо теперь хранит, и нет обиды в ясных его глазах, и нет вопроса: «Взрослые, почему?». Он мог бы сам об этом мне рассказать, но я боюсь – не выдержу, не пойму, когда он будет, милый смешной малыш, мне говорить, что Боженька любит всех и всех прощает Разве себе простишь, что предаешь застенчивый этот смех, что отнимаешь руку, отводишь взгляд, что ищешь оправдания – «не теперь»?... А он стоит, ни слова ни говоря, и прорастает светом своим в тебе, глаза, как небо, преданы и чисты, и в них слезинки копятся и звенят.
Он выдыхает: «Мамочка, это ты?»
И сердце отвечает: «Конечно, я»
Вы знаете, что женщина может быть вещью или личностью. Она — личность, если сохраняет независимость от мужчины, которого любит, самостоятельна в своих взглядах и планах, госпожа своего тела и мыслей. Она — вещь, если позволяет обращаться с собою как с вещью, пусть прекрасной и драгоценной, но все же лишенной собственной воли, покорной желаниям и прихотям своего хозяина, похожей на лакомое блюдо, которым угощаются, когда придет охота.
Очень долго женщина была только вещью. В древние времена она составляла часть военной добычи. Победитель имел право на захваченное оружие, золотые или серебряные сосуды и на пленниц. Все это считалось трофеями. Невольничий рынок, где можно было купить женщину, как покупают фрукты на Центральном рынке Парижа, существовал в нашей столице еще совсем недавно. Женщине нужно было завоевать экономическую независимость, чтобы сделаться личностью и успешно отстаивать свои права.
Заметьте, многие мужчины жалеют, что женщина перестала быть вещью. Это было так удобно! Она была источником наслаждения, рожала детей, воспитывала их, вела домашнее хозяйство. Взамен она требовала лишь пищу, кров и немного внимания. Да и требовала ли она его? Через некоторое время после женитьбы муж начинал заглядываться на других женщин: муж-любовник без особых церемоний удалялся из дома.
Бессмысленно, — пишет она, — воображать состояние влюбленности как соответствие душ и мыслей; это одновременный прорыв духа, двуединого в автономном акте взросления. И ощущение — как беззвучный взрыв внутри каждого из влюбленных. Вокруг сего события, оглушенный и отрешенный от мира, влюбленный — он, она — движется, пробуя на вкус свой опыт; одна только ее благодарность по отношению к нему, мнимому дарителю, донору, и создает иллюзию общения с ним, но это — иллюзия. Объект любви — просто-напросто тот, кто разделил с тобой одновременно твой опыт и с тем же нарциссизмом; а страстное желание быть рядом с возлюбленным прежде всего обязано своим существованием никак не желанию обладать им, но просто попытке сравнить две суммы опыта — как отражения в разных зеркалах. Все это может предшествовать первому взгляду, поцелую или прикосновению; предшествовать амбициям, гордости или зависти; предшествовать первым признаниям, которыми обозначена точка поворота, — с этих пор любовь постепенно вырождается в привычку, в обладание — и обратно в одиночество.
Каждый борется за себя, как может. Некоторые пытаются вести беседы, несмотря на шум. Им приходится часто повторять слова и постоянно напрягать притупившийся слух. Но на дискотеке кричать бесполезно. Чаще всего дело кончается тем, что собеседники невпопад обмениваются номерами телефонов, нацарапанными на тыльной стороне ладони, и откладывают беседу до лучших времен. Другие танцуют, держа в руках стаканы и вперив в них взгляд. Время от времени они сильно рискуют, поднося их к губам: при этом любое неловкое движение локтя соседа ведет к тому, что они обливают себя. Поскольку на дорожке невозможно ни пить, ни разговаривать, созерцание собственных ботинок представляется Марку вполне этически допустимым занятием. Не стоит думать, что вся абсурдность ситуации ускользнула от него. Напротив, никогда он столь ясно не осознавал свою принадлежность к классу юных идиотов из хороших семей, как в этом одиночестве посреди толпы охваченных энтузиазмом безумцев, на этом беломраморном полу, воображая себя бунтарём, при том, что принадлежит он к весьма привилегированной касте, в то время как миллионы людей спят на улице при температуре ниже 15С, подложив под себя лист гофрированного картона. Он всё это знает и именно поэтому уставился в пол.
В мире много злых сил, с которыми вашим крепким стенам и острым мечам дела иметь не приходится. Ты сказал, что Север наслаждается покоем и свободой. Но что знали бы о покое и свободе народы Севера, если бы не мы? Один страх перед Тенью уже сломил бы их. Но когда с пустынных холмов и из бессолнечных чащоб в долины являются темные твари – мы изгоняем их прочь. Кто осмелился бы путешествовать по дорогам, кто чувствовал бы себя в безопасности дома или в поле, кто мог бы спокойно спать у себя в постели, если бы дунаданы предавались сну или сошли в могилы? И все же мы слышим слова благодарности реже, чем вы. Путешественники провожают нас хмурыми взглядами, крестьяне наделяют презрительными кличками. Для одного толстяка, что живет в дне пути от чудищ, единственно от вида которых у него остановилось бы сердце и которые с легкостью сотрут его селение с лица земли, стоит только нам ненадолго снять стражу, – так вот, для этого толстяка я – подозрительный проходимец, «Бродяга-Шире-Шаг» Но мы не хотим ничего менять. Когда простой народ беззаботен, когда ему нечего бояться, он остается свободным, а это главное.
там, где была природа и земля, жизнь и вода, я вижу бесконечный пустынный ландшафт, напоминающий кратер, до такой степени лишенный смысла, света и души, что мозг не способен понять его ни на каком уровне сознания и, если подойти слишком близко, то мозг бунтует, не в состоянии воспринять это. Видение было настолько ясным, правдоподобным и живым, что показалось мне абстрактным. Насколько я мог понять, этим я жил, это двигало мною. Вот география моей действительности: у меня никогда не было и в мыслях, что люди – хорошие, что человек способен измениться, или что мир можно сделать лучше, если получать удовольствие от чувств, взглядов и жестов, от любви и доброты другого человека. Не было ничего положительного, термин “великодушие” ничего не значил, был своего рода избитым анекдотом. Секс – это математика. Индивидуальность больше не имеет значения. Что такое ум? Четкие доводы. Страсть бессмысленна. Мысль не панацея. Правосудие мертво. Страх, взаимные обвинения, симпатии, вина, тщетность, неудача, скорбь – чувства, которых на самом деле не испытываешь. Переживания бессмысленны, мир стал бесчувственным. Единственное постоянство – зло. Бог умер. Любви нельзя доверять. Поверхность, поверхность, поверхность, лишь в ней оказался смысл такой, огромной и разорванной увидел я цивилизацию
Любовь не забывает ни одной мелочи. В глазах её всё, что ни касается до любимого предмета, всё важный факт. В уме любящего человека плетётся многосложная ткань из наблюдений, тонких соображений, воспоминаний, догадок обо всём, что окружает любимого человека, что творится в его сфере, что имеет на него влияние. В любви довольно одного слова, намёка чего намёка! взгляда, едва приметного движения губ, чтобы составить догадку, потом перейти от неё к соображению, от соображения к решительному заключению и потом мучиться или блаженствовать от собственной мысли. Логика влюблённых, иногда фальшивая, иногда изумительно верная, быстро возводит здание догадок, подозрений, но сила любви ещё быстрее разрушает его до основания: часто довольно для этого одной улыбки, слёзы, много, много двух, трёх слов — и прощай подозрения. Этого рода контроля ни усыпить, ни обмануть невозможно ничем. Влюблённый то вдруг заберёт в голову то, чего другому бы и во сне не приснилось, то не видит того, что делается у него под носом, то проницателен до ясновидения, то недальновиден до слепоты.
В первое мгновение я был смущен тем, как в этом мире относились к любви: любимых бросали, просто потому что они оказывались слишком старыми, или слишком толстыми, или слишком бедными, слишком волосатыми или недостаточно волосатыми, недостаточно гладкими или недостаточно мускулистыми, безвкусными или не очень стильными и, наконец, потому что они были недостаточно продвинуты или недостаточно знамениты. Выбирая любимых, следовало принимать во внимание все эти моменты. И выбирая друзей — тоже. И если я хотел чего то добиться в этом обществе, я должен был принимать правила игры. Когда я посмотрел на Хлое, она пожала плечами. Я не отвел взгляда и тогда она сказала мне одними губами: «Не упускай шанс». Со слезами на глазах — потому что мир, в котором я родился, приучил меня считать неоспоримым фактом то, что физическая красота — это признак душевного совершенства — я отвернулся и пообещал сам себе, что стану жестоким, безразличным и бесконечно крутым. Будущее начинало вырисовываться у меня перед глазами, и я сосредоточился на мыслях о нем. И тут мне показалось, словно меня больше нет возле этого бассейна во дворе виллы на Оушен драйв, словно я взлетел выше верхушек пальм и растворялся в безбрежном голубом небе, пока не исчез совсем, и тут испытал облегчение такой силы, что я непроизвольно громко вздохнул. Затем я внезапно заметил, что один из подростков явно готов в любое мгновение наброситься на меня, а другой, который барахтается в бассейне, возможно тонет, но никто этого не замечает. Я решил не думать об этом, а лучше заняться изучением узора на плавках Марки Марка. «Я бы мог легко взять и забыть об этом дне, — думал я. — Какая то часть меня могла бы взбунтоваться и стереть воспоминание». Трезвый внутренний голос умолял меня, чтобы я именно так и поступил. Но меня уже познакомили со слишком многими крутыми людьми, я стремительно приобретал известность, и в тот момент я еще не понимал со всей ясностью, что если я немедленно не выкину из памяти этот день, не выйду за дверь, предоставив Хлое Бирнс ее собственной судьбе, то события этого дня еще долго будут являться мне по ночам в кошмарах. Именно это и пытался мне объяснить трезвый внутренний голос. Именно об этом он меня предупреждал. Кто то начал читать молитву над полузадавленной летучей мышью, но этот жест казался нелепым и неуместным в этой обстановке. Люди начали водить хоровод вокруг читавшего молитву мальчика.
— Хочешь знать, чем все это кончится? — не открывая глаз, спросила меня Хлое.
Я кивнул.
— Купи права на сценарий, — прошептала она.